Портрет кавалера в голубом камзоле - Наталья Солнцева

Жизнь берет свое. Он так и не забыл француженку, хотя был добр к своей супруге. Из всех его детей выжил только один мальчик…

– Эта романтическая любовь произвела на вас сильное впечатление? – догадалась Глория.

– Сильнее не бывает…

Она живо представила, как Федор Петрович, будучи ребенком, запирался в комнате, доставал медальон, открывал круглую крышечку и с замиранием сердца разглядывал маленькое лицо, розовые губы и черные блестящие локоны. Детская страсть не угасла и по сей день.

– В каждой женщине я пытался найти черты Жюли, – признался он. – Ее лицо стало для меня эталоном женской красоты. А ее смерть – воплощением беззаветной преданности. В наше время и люди, и чувства измельчали. Я заказал художнику увеличенную копию с той старинной эмали. И с тех пор Жюли рядом со мной…

– Вы обнаружили в Полине Жемчужной сходство с Жюли Арне?

– Разве вы его не видите? Должно быть, это и сыграло со мной злую шутку. Жюли была простой модисткой во французском театре, но обладала прирожденным благородством. Поэтому Николай души в ней не чаял. Мы, Сатины, умеем любить! Однако не прощаем обмана.

– Полина не обманывала вас… вы сами обманулись.

– Она прикидывалась великой актрисой, а величие несовместимо с мелочными расчетами! – напыщенно вымолвил банкир. – Она согласилась переспать со мной, но отказалась помочь. Жалкое, корыстное создание!

Глория подумала, что будь Полина обыкновенной костюмершей, она, возможно, была бы счастливее. Впрочем, модистка Жюли тоже плохо кончила.

– Значит, вы убили Полину за то, что она – не Жюли Арне? – выпалил Лавров.

Сатин смерил его презрительным взглядом и не соблаговолил удостоить ответом. Атмосфера в кабинете накалилась, словно перед грозой.

– Федор Петрович, кто сделал для вас эту чудесную копию? – спросила Глория.

Банкир, продолжая хмуриться, буркнул:

– Блюмкин…

Лавров не к месту засмеялся, сообразил, что ведет себя неправильно, и кашлянул, будто прочищая горло:

– Кхм! Кха-кхм…

Ему казалось, разговор об Иване Грозном, каком-то перстне со знаком Мироздания, о странном портрете и француженке Жюли только уводит их от главного, – тройного убийства, совершенного не столетия назад, а совсем недавно. Сатин сел на своего конька и рад водить незадачливых визитеров за нос. «Ему потеха, а мы время зря теряем, – сердился Лавров. – Затеял тут клоунаду!»

– Ничего смешного я не сказал, – скривился банкир. – Блюмкина мне порекомендовал Зубов. Они жили по соседству. Блюмкин ему картины реставрировал задешево. Он – мужик старой закалки, с совковым менталитетом. Работал в музее, к большим деньгам не привык. Не успел разбаловаться.

– Работал? А теперь уже не работает?

– Не знаю. Я с ним давно не виделся. Повода не было…

– Можете дать его адрес?

– Пожалуйста…

Сатин уселся за свой стол, порылся в электронном справочнике и продиктовал Лаврову адрес художника-реставратора Аполлинария Блюмкина.

По стенам кабинета пробегали прозрачные тени. Снег за окном перестал идти так же внезапно, как и пустился. Снова вышло солнце, безжалостно высвечивая каждую пылинку в воздухе, каждый развод на стеклах книжных шкафов.

– Блюмкин – классный специалист, но пьет, – сообщил банкир. – Любит приложиться к бутылке. Я ему советовал закодироваться. Куда там! Он и слышать не захотел. Кодирование, дескать, противно воле Божьей… Как будто пьянство Богу угодно!

Сатин хотел спросить, зачем посетителям понадобился реставратор, но сдержался. Не стоит проявлять свою заинтересованность.

– Давайте вернемся в 1812 год, – предложила Глория. – Допустим, Николай Сатин похитил из Останкинского дворца тот самый портрет с перстнем…

– Это спорный вопрос.

– Я же говорю, – допустим. С ваших слов выходит, что полотно попало в руки грабителей?

– Именно так.

– И с тех пор о нем ничего не известно?

– Почти ничего… Поиски перстня в нашем роду не прекратились и по сей день. Ваш покорный слуга, – банкир слегка наклонил голову, – тоже не сумел избежать этой участи. Я понимаю, что шансов найти перстень ничтожно мало. Существует ли он в действительности или является плодом больного воображения? Бог весть. Я ищу хотя бы портрет. Хочу взглянуть на этот дьявольский знак на кольце и убедиться…

Он запнулся, отвел глаза.

– В чем вы хотите убедиться, Федор Петрович?

– Не знаю… Мне необходимо избавиться от наваждения! Иначе я сойду с ума, как мой прадед. Или погибну, как мой дед. Во время войны с немцами он служил в полковой разведке… Однажды, отправившись за линию фронта, его группа вышла на окраину маленького поселка, занятого фашистами. Была ночь. Разведчики получили задание взять «языка»… Мой дед подкрался к дому, где поселились офицеры, заглянул в окно… Комнату освещала керосинка. В желтом чаду он увидел двух немцев в мундирах пехоты, – они сидели за столом, ужинали. Это было как раз то, что нужно…

Сатин рассказывал с таким увлечением, будто сам побывал там и видел все своими глазами.

– Мой дед уже поднял руку, чтобы дать сигнал к нападению… и вдруг обомлел. На стене, противоположной окну, висел портрет молодого человека в голубом камзоле. Разумеется, дед не мог быть уверен, что видит тот самый портрет. Но у него ноги подкосились, а в голове пульсировала одна мысль: во что бы то ни стало завладеть портретом. Сами понимаете, что из этого вышло. Задание разведчики провалили, завязалась перестрелка, они бежали в лес… Трое из пятерых погибли, мой дед попал под трибунал… потом в штрафбат…

– А что портрет? – спросил Лавров.

– Остался в доме, где жили немцы… После войны дед никак не мог успокоиться, пока не съездил в тот поселок. Искал дом на окраине, но узнал, что он сгорел. То ли немцы подожгли при отступлении, то ли наши. Дед говорил, если бы не портрет, не выжить бы ему в штрафбате. Его сберег от пуль и осколков чудной сон. По ночам ему являлся молодой человек с перстнем на пальце, который подмигивал и шептал: «Не бойся, Назар… твоя смерть другая. На кончике косы!»

– Какой косы?

– Обыкновенной, которой траву косят, – со вздохом объяснил Сатин. – Дед с войны невредимым вернулся. Крепкий был, хоть и поседел рано. Штрафбат – не курорт. На огороде дед за троих управлялся, скотину обихаживал. Пошел как-то на луг сено заготавливать, махнул неосторожно косой и повредил ногу. Порез вроде неглубокий… но загноился, заражение началось. Врачи трое суток бились, все без толку. Умер дед. Раньше времени! Здоровья у него еще лет на двадцать хватило бы.

Глория и Лавров переглянулись.

– Зачем же, в таком случае, вам нужен этот злополучный портрет? – удивился начальник охраны. – Если ваш дед из-за него умер?

– Из-за него или нет… того никто не ведает. Только перстень, будучи даже не самим предметом, а всего лишь его изображением, мешает нам, Сатиным, жить нормально. Я хочу понять, с чем мы имеем дело.

– Или с кем… – задумчиво вымолвила Глория.

– Вы о хозяине перстня? Он – такой же призрак, как и кольцо со знаком Мироздания. Но эти призраки ломают судьбы людей. Кто-то должен положить этому конец.

– Закрытая ставнями картина в галерее Зубова – это и есть, по-вашему, портрет молодого человека в голубом камзоле? Вам Блюмкин сказал?

– Я имел неосторожность угостить художника водкой, он в подпитии и намекнул… Надеюсь, он не ошибся. Надо проверить.

– Поэтому вы намерены приобрести всю коллекцию?

– Я готов выложить за нее кругленькую сумму.

– А ваш протеже из Франции?

– Выдумка, – без стеснения признался Сатин. – Зубов уперся. Его трудно заставить продать картины. Тем более ту, которую он скрывает за ставнями. Если Валера узнает, что покупатель – я, сделка сорвется. Он заподозрит какой-то подвох с моей стороны, и пиши пропало. Его легче убить, чем уговорить расстаться с коллекцией. Он дьявольски упрям! Когда речь идет о предметах искусства, Зубов перестает мыслить здраво. Взять хоть его театр… этих актрис, которые ни черта не стоят! Сколько денег он угробил на свою дурацкую затею! Его отношения с Полиной – лучшее тому подтверждение. Не выходи она на сцену, не будь она певицей… Валера бы давно разобрался, что это за штучка. Любовь к искусству он принял за любовь к женщине…

Банкир уже сказал так много, что глупо было бы отрицать мелочи. Он сдавал одну позицию за другой, но оставлял за собой последний редут.

– Почему бы вам просто не попросить Зубова показать портрет? – недоумевал Лавров.

– Он не покажет. Думаете, я не просил? Он не зря закрыл полотно от чужих глаз.

– Зубов знает, что за картина находится в его коллекции?

– Вряд ли он догадывается, – покачал головой Сатин. – Я и сам не уверен. Однако портрет, – если он тот, о котором мы говорим, – наверняка влияет на Валеру. Он не понимает, в чем дело… и приписывает свои необычные ощущения чему угодно, кроме изображения на полотне. Но все же закрыл его! Интуиция у Зубова развита превосходно. Я имел повод убедиться в этом неоднократно. Мы не первый год сотрудничаем.