Ошибка Перикла - Иван Аврамов

В это же самое время Перикл-Олимпиец, пребывая в глубочайшей задумчивости, стоял на палубе корабля, совершенно не замечая сверкающей ряби моря. Только что он отдал приказ эскадре взять курс на север, к родным гаваням. Прасии, последний город в Лаконике, которым они успели овладеть и разрушить, разорить, вместе с окрестностями, дотла, еще дымился, как догорающий костер. Ветер, дующий с берега, хороший, так сказать, попутный ветер, доносил вместе с запахами разогретой солнцем прибрежной растительности и горечь гари. «Ничего хорошего в этой войне нет, — думал Перикл. — И спартанцы, и мы губим не только себя, а и всю Элладу. Но что поделаешь, если Эллада очень редко становится единым целым? Ведь мы прежде всего афиняне, а потом уже эллины, а те лакедемоняне, и только потом уж…»

Он все рассчитал точно, многоопытный, мудрый Перикл, который без ложной скромности мог сказать о себе: «Старый лев сильнее молодых оленей». И неважно, где эти олени бродят — в Аттике или Спарте. Он, прекрасно осведомленный, что такое слепая игра случая, не предусмотрел единственное: вмешательство свыше. За что боги наказали афинян моровой болезнью? Удачную, в принципе, экспедицию — не удалось разве что взять и предать огню Эпидавр, приходится свертывать, ведь первые признаки эпидемии обнаружились и среди моряков. Афины тесны, а корабли и подавно. Флот надо уберечь. Тот самый флот, начало которому положил знаменитый тиран Писистрат[187]— много лет назад старики-афиняне, еще помнившие его, утверждали, что Перикл и голосом, и тем, как выступает перед народом с речами, удивительно напоминает тирана. Так вот, Писистрат, построив корабли, прибрал к рукам узкий, как канал, пролив Эврип, по одну сторону от которого Эвбея, по другую — Пелопоннес. Водный путь, соединяющий Афины и Македонию, стал беспрепятственным. Потом настал черед острова Наксоса — первого по величине среди Киклад. Туда заходили суда, бороздившие море вдоль и поперек… И, конечно же, надо отдать должное Фемистоклу. В войне с мидянами он сделал правильный выбор: «деревянные стены», под которыми разумелись борта кораблей, действительно спасли Афины, хотя сограждане поначалу этого замысла не поняли. Прав, тысячу раз прав оказался великий и несчастливый Фемистокл. При нем афиняне отказались от пентеконтер,[188]отдав предпочтение более удобным и более быстроходным триерам.

Любимым, по-отечески пестуемым детищем флот стал и при Перикле. Он, Перикл, пошел еще дальше, задумав сделать афинян воистину морским народом. И таки своего добился. Не случайно по всей Элладе пошла гулять шутка: «В Афинах, куда ни плюнь, попадешь в моряка». Дело в том, что по настоянию первого стратега город ежегодно высылал в море 60 триер, определяя им восьмимесячный срок плавания. Экипажи, куда набирали голь перекатную, городских бездельников, ждущих подаяния от «доброго государства», учились нелегкому мореходному искусству. Теперь они кормились на собственные деньги и приносили державе немалую пользу, барражируя в бескрайних голубых просторах и очищая их от скверны — морских разбойников и пиратов.

Ветер усилился. «Царь-море»,[189]обрастая белопенными чубами волн, легко несло на себе грозные Перикловы корабли. Берег отдалялся, и на еще недавно изумительно зеленые горы уже ложился серый налет дымки. Сильнее заскрипели мачты в своих гнездах. Выпукло, как бока амфоры, надулись паруса. Гребцы отдыхали. А Перикл, чье уединение никто не нарушал, думал о том, как встретят его Афины.

ГЛАВА XVIII

Потидея, этот крепкий коринфский орешек, оказалась афинянам не по зубам. И хоть более года назад под ее стенами был наголову разбит сводный отряд потидейцев, коринфян и македонцев, предводительствуемых вероломным царем Пердиккой (он, прежде пребывавший в тесной дружбе с Афинами, сильно обиделся за то, что те вошли в тесные сношения с его врагами — еще двумя македонскими царьками Филиппом и Дердой), сам город взять все же не удалось. Потидея словно попала в двойной каменный капкан: свои-то, родные стены обороняли, зато две другие, наскоро возведенные приступающими к долгой осаде афинянами, надежно отрезали ее, расположенную на узком, как змея, перешейке, от внешнего мира. Ни Каллий, который, кстати, здесь и сложил свою голову, ни потом Формион, приведший сюда 1600 гоплитов, так и не смогли овладеть Потидеей. Правда, всласть погуляли по Халкидике,[190]опустошая ее не хуже, чем спартанцы Аттику. И вот теперь сюда прибыл с войском Гагнон, сын Никия, а Клеопомп, сын Клиния, привел к фракийским берегам свою эскадру. Сюда же, в составе войска Гагнона, был направлен и конный отряд Гиперида.

— Скажи-ка, бравый Сострат, овладеем ли мы когда-нибудь этой проклятой коринфской твердыней или нет? — сняв железный шлем с алым султаном и утирая тыльной стороной ладони пот со лба, вопросил Гиперид.

— Как знать, доблестный Гиперид. Возможно, добрую службу сослужат осадные машины — Гагнон не поленился захватить их с собой, — ответствовал Сострат, лицо которого за эти месяцы исхудало и покрылось темным, как бронза, загаром. — Боюсь, впрочем, что Гагнон, который всего несколько дней как из Афин, привел сюда под уздцы троянского коня. Темная лошадка может явить свое темное нутро и нам, и тем ребятам, что торчат здесь уже больше года.

— Сколь догадываюсь, ты имеешь в виду эту проклятую…чуму?

— Ты не ошибся, Гиперид. От копья, стрелы или меча ты или я еще способны уберечься, но вот чума поражает человека как ударом молнии. Даже и не знаю, как там в Афинах мои, живы ли.

— Мне легче, — признался Гиперид. — Меня дома никто не ждет, разве что старуха-мать. Эге, Сострат, не к нам ли это мчится гонец? — Оба внимательно принялись всматриваться — всадник так нахлестывал коня, что тот несся бешеным аллюром. — Да, я не ошибаюсь. Это Асопий, посыльный Гагнона.

— Приказ стратега: завтра, едва рассветет, идем на приступ. За вами, храбрейшие из храбрых, стена, обращенная к Паллене.[191]

— Он хочет бросить конницу на стены? — изумился Гиперид, водружая шлем обратно на голову так, словно штурм Потидеи начнется с минуты на минуту.

— Коней оставите неподалеку. Наше войско редеет на глазах. Чума косит всех без разбору. Благодарите богов, что она еще щадит вас.

— Завтра, чувствую, она примется и за нас, — проворчал Гиперид, обращая на Сострата многозначительный взгляд — вот, мол, тебе, братец, и продолжение нашего разговора. — А что, так велики потери, что Гагнон намерен заткнуть дыру конниками?

— За последние пять дней умерли четыреста гоплитов.[192]Боюсь, скоро осаждать Потидею будет просто некому. Итак, готовьтесь к бою. Гагнон также велел сказать, что он возлагает на вас большие надежды.