Опасный возраст - Иоанна Хмелевская

Оле мне запомнился тем, что отпуск провел в Тунисе…

Хотя, пожалуй, я напутала. Мне казалось, в Таормине я побывала во второй приезд, но развитие событий свидетельствует: все-таки в первый. Подначил меня Оле, по возвращении из тунисского отпуска показал в мастерской слайды. В Дании свирепствовала осень, конец октября, может, и начало ноября, туманы, ветры и дожди, сирена в порту беспрерывно ревела день и ночь, а на стене в мастерской вдруг появилось солнце. Во мне все перевернулось вверх тормашками, впала в безумие, на следующий же день помчалась в райзебюро и закупила ближайшую и самую дешевую поездку. Ближайшую, понятно почему — я жаждала солнца до умопомрачения, прочь от дождя, ветра и сирены, хочу жары, прекрасной погоды, а расход — твердо решила выехать в отпуск, оплатив его двумя днями работы, и в самом деле, поездка в Таормину стоила ровно столько, сколько зарабатывала за два дня, и этим обстоятельством буду хвастаться всю свою жизнь.

К этой поездке мне кое-что подкинули также Хермод и высшая сила.

По пути на Амагер я просмотрела программу и уверовала — лошадь по имени Хермод должна прийти первой. Конь участвовал в заездах по худшей, чем в Копенгагене, скаковой дорожке, время показывал прекрасное, ну а на хорошей скаковой дорожке, ясно, придет третьим, не хуже, сыграю его одного.

Хермод шел в первом заезде. Я опоздала, но одинарная касса в моем любимом месте тоже опоздала, лошади уже подходили к стартовым воротам, бежать Бог знает куда и искать другую кассу было некогда, времени в обрез, с отчаяния бросилась в кассу порядков и, была не была, сыграла Хермода вторым с четырьмя другими лошадьми.

Ставка пошла, злая как черт, я следила за бегами Лошади промчались круг, снова подошли к последнему повороту, опередил всех Йенс Ллойд, точно, я его считала первым в одном порядке, заскрипела зубами, и в этот момент молнией вырвался Хермод. Догнал Йенса Ллойда, вместе достигли финиша, я со своего места видела — Хермод первый…

Господи Боже!.. Во мне все свело спазмом — печень, селезенку, двенадцатиперстную и даже поджелудочную железу. Так выбрать лошадь и так глупо сыграть!.. Вторым, а надо было перевернуть, так нет, скотина, корова безмозглая…

Не успела высказать всего, что думала про свою особу, сообщили результат. Я ошиблась: первый Йенс Ллойд, Хермод второй! Второй!!! Я попала… Чудо!!!

Чудо, безусловно, и совершила его, обозлившись на меня, высшая сила. Терпения ей не хватило возиться с идиоткой, насильно заставила сыграть со смыслом. Окажись та одинарная касса открыта, я сыграла бы Хермода вниз и получила бы двадцать пять крон, а тут вынужденно сыграла порядок, и мне заплатили ровно тысячу. Все дураки, кто не играл Хермода, видно, считать разучились…

Эту тысячу крон я беспечно спустила в Таормине.

Отъезд, конечно же, не обошелся без накладок. В аэропорт отправилась заблаговременно, а куда лечу, не поинтересовалась, в билет не заглянула. В Таормине нет посадочной полосы, тогда где же?..

Сидела себе спокойненько и ждала объявления. Только после бесчисленных Парижей, Лондонов и Каиров я забеспокоилась, не касается ли меня какое-нибудь из этих объявлений. Катанию вызывали несколько раз, я бессмысленно глазела на монитор, однако отлет в Катанию странно совпал со временем, которого я ждала. Господи, а я, случаем, не в Катанию лечу?..

Вскочила. Аэропорт Каструп большой, коридоры к выходам тянутся чуть не километрами. И все-таки я успела — села последняя. Ветер меня не волновал, к ветрам привыкла. Дания страна равнинная, вихри с севера дуют, не встречая на своем пути никаких преград. Я уже пережила когда-то чудные минуты, когда все, впрочем немногочисленные, субъекты на Ратушплощади сидели на корточках, судорожно вцепившись в бетонные цветочницы. Какой-то господин неосмотрительно разжал руки — помчался бешеным спринтом через всю площадь, а впереди катилась его шляпа, но он вовсе не пытался поймать головной убор — просто не мог остановиться. На краю площади успел обнять фонарный столб, что его и стабилизовало. Я тоже сидела у цветочницы и размышляла, каким манером исхитриться и добежать домой. Мне предстояло идти бульваром Андерсена, как раз против ветра — идти и думать было нечего, разве ползти по-пластунски…

Выбрала момент между порывами, прокралась тылами под зашитой зданий, добралась до последнего угла, снова переждала, пока не полегчало, как шальная промчалась последние двадцать метров и ухватилась за ручку входной двери. Уж от ручки-то меня не оторвешь!..

Перед вылетом в Катанию тоже дуло прилично, я даже засомневалась, не задержат ли рейс. Не задержали. Гигантская кобыла, то есть наш самолет, оторвалась от земли, пошла вверх и даже не дрогнула. Просто не заметила ветра.

Дешевизна моей путевки сказалась сразу же по приезде — меня поселили в самой дешевой гостинице в Таормине — в «Минерве». Я изумилась: гостиница на горе, сам вид из окон стоил всех денег мира! Я стояла на балкончике, глазела, и глаза лезли на лоб — не снится ли мне все это.

Используя в "Покойнике " события, необходимые по ходу действия, опустила, естественно, несколько таорминских красочных эпизодов. Дешевизна гостиницы объяснялась, primo, довольно примитивной меблировкой номера — кровать, столик, лампа, кресло, и привет, но ванная и уборная приличные, на черта мне сдалась меблировка, a secundo, питанием: на завтрак гренок с джемом, на ужин в основном спагетти, обеда вообще не давали. Обед мне был вовсе ни к чему, из-за него возвращаться с пляжа не стоило, а спагетти по вечерам — блистательное развлечение. Я это блюдо умела есть, научилась раньше, а вокруг сидели фрагменты шведской группы и вытворяли штучки неимоверные, изо дня в день я имела супершоу. Один резал спагетти на куски и ел их ложкой, другой втягивал в себя длиннющий макаронный ус, а ус, исчезая постепенно в пасти, мотался во все стороны и норовил съездить едока по ушам, некий хмырь пытался действовать по правилам, обматывая макарониной вилку, и этот чудовищный клубок стремился запихнуть в рот, для чего потребна пасть по меньшей мере тигра-людоеда. Кое-кто попросту расправлялся с макаронами руками. Просто чудо!

Швед был доподлинный, клеился ко мне по-страшному, доплачивал оркестру, дабы играли танго, когда работа у них давно закончилась, показал мне все гроты, но прямодушие из него перло прямо-таки неприличное.

— Je veux coucher avec toi!!! [15] — буквально ревел он под моим окном, будто бизон в период брачных игр. Я, сознаюсь, не контактировала с бизонами в такой период, но звучало это наверняка так. К счастью, жил он где-то в другом месте, и мне удавалось от него время от времени улизнуть.

А вместо блондина был Калифорниец, черноволосый и голубоглазый, красивый парень, испугавший меня однажды до смерти. Нанял лодку, прытко взялся за весла, гребет изо всех сил, а не двигаемся ни вперед, ни назад. Через пару минут он осмотрел весла и, радостно похохатывая, сообщил, первый раз в жизни держит нечто подобное в руках, у них ведь все моторизовано.

Господи Иисусе, погорела! Меня охватила паника. Море, правда, спокойное, но, черт, ведь я не умею плавать! С перепугу я потребовала поменяться местами — обожаю гимнастику, хочу грести сама! Слово даю, этим искусством я владела куда как лучше, нежели он. Парень вежливый — пожалуйста, могу грести сама, так нам удалось не утопиться.

Макаронник тоже был настоящий и действительно плавал, распевая оперные арии, а морская звезда, полученная от него, — она, к сожалению, поблекла — хранится у меня и сейчас. И Лазурный грот с его колористическими эффектами был на самом деле, но в описания природы вдаваться не стану.

В Таормине я умудрилась свалять дурака не хуже, чем с тем же миндалем у господина фон Розена. Миндаль хоть остался переживанием камерным, никто посторонний о моей дурости не догадался, а здесь я опозорилась публично. Кое-что по мелочам покупала: то одеяльце, то кораллы, то еще что-нибудь — все подарки Хермода, и никак не могла понять, что происходит, почему вокруг меня какая-то странная атмосфера и смотрят на меня недоброжелательно. Обалдели, что ли? Приходит клиент, берет товар, платит, что им не по нраву? Должны радоваться, а не строить недовольные мины! Я все удивлялась, пока не попала на жутко толстую бабу, продававшую вечернюю сумочку. Я посмотрела, спросила, сколько стоит.

— Четыре тысячи триста лир, — ответила баба.

Я пересчитала на датские кроны — недорого, достала деньги.

Баба на меня посмотрела, Святители Господни, как посмотрела!.. С безграничным отвращением и омерзением беспредельным — одним взглядом втоптала меня в грязь, изничтожила!

— Могу отдать и за четыре, — добавила она презрительно.

Я оторопела. Заколебалась было, не впихнуть ли ей эти триста лир насильно — что она себе воображает, не за подаянием же я пришла!..