Последний часовой - Ольга Елисеева

– А вы на следователя, – парировал арестант.

– Тем не менее я следователь.

– А я поэт.

Они смерили друг друга оценивающими взглядами.

– Будем считать, что поэзия бывает разной, – примирительно сказал Бенкендорф.

– Следствие следствию тоже рознь.

Рылеев не давал собеседнику спуска. Казалось, он не мог оставить за другим последнее слово в разговоре.

– Кому как не вам это знать, – усмехнулся генерал. – Ведь вы служили заседателем Петербургской судебной палаты.

– Я был избран туда от столичного дворянства, – с некоторой запальчивостью отозвался арестант. – Сострадание к человечеству и нелицемерная преданность истине сделали меня, быть может, слишком известным… И преградили дальнейшее служебное поприще.

Бенкендорф рассеянно кивнул. Это невнимание показалось Рылееву оскорбительным.

– Там, где нет свободы слова, за любую сатиру вас могут выкинуть с должности.

– Вы имеете в виду стихи «К временщику»? – равнодушно осведомился генерал. – Очень умно было выставить их причиной своего ухода из Уголовной палаты.

– То есть как выставить? – вспыхнул арестант. – Аракчеев метал громы…

– Аракчеев даже не поморщился, – отрезал Александр Христофорович. – Сатира написана в 20-м году, а избирались вы в палату в 21-м. Стало быть, эта эпиграмма только способствовала вашей популярности.

Рылеев с интересом посмотрел на собеседника.

– Вы любопытный тип.

– Вы даже не представляете, до какой степени, – кивнул Бенкендорф. – Мое любопытство простирается на два этажа дома, который вы занимаете.

Кондратий Федорович жил в одном особняке с адмиралом Мордвиновым, и там, под кровлей старого сенатора, собирались заговорщики. Тень, похожая на мгновенную судорогу, пробежала по лицу поэта. В следующую минуту ее уже не было. Но Бенкендорф решил продвигаться к делу издалека. Он нанес булавочный укол в больное место, заставив собеседника мучиться во время дальнейшего разговора, возвращаясь памятью к неприятному вопросу. Теперь оставалось только слушать.

– Ваш уход с поста заседателя не связан с сатирой, – бросил генерал. – Было грязненькое дельце некой пани Кинской, которое вы решили в пользу ее мужа. В обмен на услуги амурного свойства.

Рылеев снова начинал закипать, но сдержался.

– Это страсть. Минутное умопомрачение. Слабость. Польки похищают наши головы, как Юдифь главу Олоферна. Что здешние женщины? Тихи, смиренны. Ни порыва, ни протеста. А тут чувствуешь, что любишь врага, и этот враг головокружительно прекрасен. Он убьет тебя, убьет, но даст до конца насладиться свободой. Польки готовы жертвовать собой за спасение отечества.

– Ну, ваша краля принесла себя на алтарь в споре о наследстве, – усмехнулся Бенкендорф.

– Вам не понять, – вздохнул поэт. – Вы немец. А что величайшее благополучие для немца в России? Сделать карьеру и жениться на русской. Наши бабы сострадательны и домовиты.

Александра Христофоровича глубоко оскорбило понимание предмета. Нарисованный портрет – вылитая Лизавета Андревна. Можно прибавить скалку и неизменное желание поколачивать мужа, если тот сам не бьет супругу.

– Я бы вот никогда не женился на польке, – огрызнулся генерал.

– Почему?

– Потому что все маркитантки, следовавшие за армией, были польками и обирали меня нещадно.

Рылеев неожиданно рассмеялся.

– Значит, мы товарищи по несчастью. Ведь Кинская дорого мне стоила. И места, и доверия друзей. А самое неприятное – она ведь не из воздуха соткалась, эта милая пани.

– Хотите сказать, что ее к вам подослали? – Бенкендорф иронично скривился. – Аракчеев? Витт?

– Во втором случае вы ближе к истине. Витт связан с членами общества на юге. С Пестелем. А Пестель – человек без принципов. Его властолюбие, амбиции…

– Так вы боялись Пестеля? – уточнил Александр Христофорович. – Мне казалось, вы специально встречались с ним в столице, чтобы выработать общую линию.

– Боялся?! – сардонически расхохотался Рылеев. – Это он боялся меня! Раз подсунул Кинскую. Я едва выскользнул из тенет. Но с судебной палатой пришлось расстаться.

– Да, – буднично согласился Бенкендорф. – Тем более что место, которое вы приобрели в Российско-Американской компании, не в пример доходнее. – Он снова нанес укол в намеченную мишень. И снова отступил, будто не собирался говорить об этом. – Так как на счет первого января? Ведь у вас имелась договоренность с Югом? Почему вы ее нарушили? Не хотели выступать вместе?

– А вы бы после такой подлости захотели? – взвился Рылеев. – Это частный случай. Мой личный. Но если он способен так поступить с отдельным человеком, то как же в видах собственной корысти поступил бы с целым обществом?

Бенкендорф только развел руками.

– Не знаете? А я вам скажу. Вот этот маленький Бонапарт является в столицу со всей 2-й армией! И где тогда члены революционного правительства? Где конституция? Где наши права?

«О, вы его очень боялись!»

– Все погубил Трубецкой. Спрятаться в роковую минуту!

– Не стоило навязывать человеку робкому несвойственные ему функции, – сказал Бенкендорф. – Чему же удивляться?

– Да, Николай Семенович говорил мне, что этот князь Сергей слишком нерешителен.

– Николай Семенович? Мордвинов? – Генерал тут же поймал собеседника за язык. – Ваш покровитель?

Рылеев насупился. Вот он и сболтнул то, что мучительно крутил в голове с самого начала разговора.

– Надеюсь, вы не собираетесь втягивать и его? Я один был главнейшим виновником возмущения.

«Пой, пой!» Любопытно, что перетягивать вину на себя арестант стал, услышав имя Мордвинова. А то валил на Пестеля, на Трубецкого.

– Я вас понимаю, – заверил Бенкендорф. – Император не позволит бросить тень на члена Государственного совета, что бы он ни думал о степени его виновности.

Заключительная фраза, оброненная невзначай, была третьим булавочным уколом, и если после него не выступит сукровица…

– А что, собственно, вы могли бы поставить Мордвинову в вину? – насупился поэт. – Он – воплощенная совесть отечества. Один олицетворяет собой русское достоинство перед лицом власти невежественной и иностранной по преимуществу.

– Простите, что вы имеете в виду? – не понял Бенкендорф.

– А то, что несчастная страна наша не есть ни русское государство, ни государство для русских. А если и зовется Российской империей, то только в насмешку и в укоризну истинным патриотам. Да и может ли быть иным отечество, в котором его народ порабощен в угоду вельможам да заезжим иностранцам, жаждущим только набить карманы.