Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе - Акакий Гецадзе

Он кашлял подозрительно долго, видимо, забыл имя усопшей. Потом кто-то тихонько подсказал ему, и он продолжал с прежним воодушевлением.

— Да! Безмерно любимая нами Стелла! Твоё имя вечно будет жить в наших сердцах, как символ любви, верности, дружбы и многого другого! Единственным утешением твоего безмерно скорбящего хозяина остаётся твой детёныш. Мы клянёмся над твоей могилой, что будем лелеять его, как родного сына. Спи спокойно в вечной усыпальнице!

Прорицатель вдруг замолчал, достал из кармана носовой платок и провёл им по сухим глазам, потом медленно отошёл в сторону.

— Ну-с, с завтрашнего дня двойная зарплата ему обеспечена, — с завистью сказал какой-то мужчина.

Место прорицателя занял священник. Он крестился и бормотал что-то невнятное, до меня долетели лишь обрывки фразы: «по-христиански».

Старик в траурном фраке вытащил пригоршню золотых и протянул их священнику.

— Аминь, — снова перекрестился священник и спрятал золотые в карман рясы.

Я и раньше не очень-то верил священникам. А свершившееся ещё больше укрепило меня в неприязни к ним.

— Боже, помоги всем неимущим! — вырвалось у меня, и я тоже стал истово креститься.

Старик снова опустил руку в карман фрака.

— А это тебе, юноша! — На миг блеск золота ослепил меня, и я отпрянул в сторону.

— Бери, бери.

— Я? Зачем… Я ведь так…

— Это награда за твои слёзы. Уж очень люблю я сердечных людей. Выпей за упокой моей Стеллы.

Мне досталось гораздо больше, чем священнику. Вот когда я убедился, что слёзы стоят гораздо дороже молитвы.

Ведь говорят, что богатые не могут быть щедрыми. «Наверно, деньги, которые он мне дал, фальшивые, — решил я, — не успокоюсь, пока не проверю». Я бросил горсть земли на могильный холмик, отошёл подальше, вытащил золотой и стал пробовать его на зуб. Но золото вопреки моим ожиданиям оказалось настоящим.

Не было, как говорится, счастья, да несчастье помогло!

Келех был на славу. Наелся я, что называется, до отвала, да и выпил, сколько в глотку влезло. Потом отыскал потомка блаженной Стеллы и девять раз поцеловал его от избытка чувств. Домой я возвратился в отличнейшем расположении духа, громко распевая. Перед глазами всё время стояла Стелла, такая, какая она была на портрете, с растопыренными лапами.

— На счастье мне ты родилась. На счастье и умерла, благословенная! — шептал я с нежностью…

Золотые зубы и неоплаканный покойник

День сменялся днём, келех келехом, время бежало, и вот уже наступила осень — пора увядания. Не знаю почему, но осенью люди умирают гораздо чаще, чем в другие времена года. Так что бывал я на келехах почти ежедневно. То помогал нести гроб, то венки таскал, но получалось так, что мир этот бренный тащил и меня на себе. В карманах у меня золотишко завелось. Ел, пил я задарма, на трон царский не покушался, не грабил никого и в карман чужой тоже не заглядывал. Ну, а чего ещё больше надо?!

С лёгким сердцем посещал я келехи по старым людям. И не было мне стыдно. Я даже убедился, что если в венок не вплетено твоё горе, то тащить такой венок одно мученье. Так бы и бросил его прямо на улице. Да голод, как говорится, не тётка. Вот и приходилось таскать до одурения, пока не кончится скорбный путь. Чужого покойника тоже тащить тяжело, а особенно богатого: им делают такие тяжёлые гробы, что на другой день качаешься, как гусь с обломанными крыльями.

А знаете, что сказал мне один человек? Легко, говорит, тащить гроб злого человека.

— Это почему? — полюбопытствовал я.

— А потому, что душа радуется, когда злого хоронишь, зато доброго — камнем ложится и на плечи, и на душу.

Я и поверил, и не поверил:

— Покойники все одинаковые, тихие, беззлобные. Добро и зло на этом свете остаётся. Они ведь его не уносят с собой.

— Я сказал, а там как хочешь, — обиделся тот. — Не такой я человек, чтобы тебя в этом убедить: пусть господь каждому по уму воздаст!

Я не стал с ним спорить, однако слова его запали мне в душу.

Келех тем и хорош и вкусен, что он даровой. Но одним келехом ведь не проживёшь? Пришло время платить за квартиру, да обувь у меня поизносилась и одежда тоже, деньги же, подаренные Константином Дмитриевичем, давно уже вышли. Нужно было опять что-нибудь придумывать.

Как-то раз я услышал, как могильщик бормочет себе под нос: «Подумать только, какие деньги даром пропадают. И для чего мёртвому столько венков. Принесут их да выбросят, а всё напрасно. Только деньги зря переводят. Одни только цветочники от всего этого выгоду имеют».

— Что, дяденька, венки разве за деньги делают?

— А ты что же думаешь?

— Откуда мне знать. В нашей деревне их обычно дети плетут, пойдут в поле, наберут цветов да плюща, и готово дело.

— Ты деревню с городом не равняй. Здесь всё продаётся. В городе даже кошка и та даром не пискнет.

«Ага, — подумал я, — если за венки деньги платят, можно их и перепродать, если, конечно, с цветочником договориться».

В тот же вечер направился я в квартал цветочников. Спустился в тёмный, холодный подвал. Карлик-цветочник трудился тут над большим красивым венком, на стене висели уже три готовых.

— Здравствуйте, дядя, — учтиво поздоровался я с хозяином.

— Здравствуй, сынок, что скажешь?

— Да я так, интересно мне, как венки делают… трудно?

— Всегда трудно, если не умеешь, — оборвал он меня на слове и посмотрел на венок. — Хорош, не правда ли?

— Хорош, да вот нельзя ли придумать, чтобы как-нибудь полегче, чтобы они готовыми у вас появлялись?

— С неба, что ль? С неба ничего, кроме града, готовое не падает.

Беседа завязалась. Я открылся ему в своих намерениях: приволоку ночью с кладбища венок, ты его лишь слегка обновишь, и дело пойдёт… вознаграждения я просил небольшого — десятую часть выручки.

Мгновение он хмурился, но потом лоб его разгладился и на губах появилась улыбка.

— Пойдёт!

Когда я собрался уходить, он остановил меня и прошептал:

— Только смотри, осторожней, чтобы сторож тебя не сцапал, не то плохо придётся.

— Какой ещё сторож? — удивился я. — У нас в Сакиваре ничего подобного и в помине нет.

— То-то и видно, что деревенский ты.

— А что?

— В городе на всё есть сторож.

— И для чего? Разве мёртвого украдёт кто?

— Мёртвого, конечно, нет, а вот на шмотки его, на это всегда много охотников найдётся, разрывают могилы и…

— И что потом?.. Грабят мёртвого?!

— Да, в последнее время такое частенько случается. Живых, видно, им мало.

— А что можно украсть у покойника?

— Да что угодно: часы, серьги, булавки, бриллиантовые кольца, пояса серебряные, у некоторых даже зубы золотые вырывают, поэтому я всегда говорю, не следует вставлять золотых зубов, не то как помрёшь, ограбят непременно.

— Ой, мамочки! Что слышат мои уши!

— Некоторые, сказывают, и одежду снимают с покойника…

— Истинно, истинно, поэтому-то, вероятно, перед погребением одежду умершего ножницами изрезают на мелкие кусочки.

— Может быть, так, но ведь обычай резать одежду существовал ещё задолго до того как стали грабить могилы…

— А что с той одеждой делают?

— Мало ли что, на базаре продают.

С ужасом уставился я на свой пиджак, и тут же почудилось мне, будто в нос ударил тяжёлый сладковатый запах. Ледяная дрожь пробежала по всему телу, — пиджак я купил на базаре пару дней назад.

Кое-как очнувшись от полуобморочного состояния, я покинул подвал цветочника, чтобы, не дай бог, не услышать ещё чего-нибудь похуже. Но выйдя на улицу, я не избавился от страха: мысль о пиджаке, снятом с мертвеца и проданном мне, неотвязно сверлила мозги, а от кажущегося ужасного запаха кружилась голова.

Придя домой, я тотчас же скинул пиджак и повесил его на гвоздик рядом, шагнул к тахте, улёгся. В комнате было очень тихо, и мне снова стало страшно. Теперь мне чудилась другая картина — будто пиджак этот надет на человеческий скелет. Ведь правда это страшно? Можете себе представить, как перетрусил я! У меня чуть язык не отнялся от ужаса, потом я взял себя в руки и немного успокоился, схватил проклятый пиджак и вышвырнул его на галерею. В ту ночь я так и не заснул: мне всё чудилось, будто скелет маячит там, на галерее, и всё время молит впустить его в комнату погреться. Стоило сомкнуть глаза, как начинало казаться, что он открывает дверь, заходит в комнату и что-то беззвучно говорит. Наконец я понял: ему холодно, и он требует назад свой пиджак.

Едва дождавшись рассвета, помчался я на базар и продал пиджак за бесценок. В этот день я, конечно, не рискнул выйти на охоту за венками; но на следующую ночь превозмог себя, и улов был богатый — приволок цветочнику целых девять венков.

Вот каков город! В деревне такого не сделаешь. В деревне на кладбище венки телята поедают.