Эмоции в розницу - Юлия Волшебная

– К-когда это случилось?

Отец резко поднялся с кресла и стал прохаживаться по комнате, а потом внезапно остановился, развернувшись ко мне.

– Примерно через полгода после твоего отселения. Ещё в интернате. Так что, она не пожила в семье и дня, – боковым зрением я увидела, как Альберт провёл рукой по своему лбу, словно в попытке разгладить собравшиеся там морщины. – Но сейчас не об Инге. Я здесь для того, чтобы помочь тебе принять верное решение, Мира.

Я презрительно фыркнула. Кажется, это получилось слишком громко, потому что Альберт как-то особенно пристально взглянул на меня.

«Тебе известна статистика рождаемости в городах? А уровень смертности детей в интернатах?» – не далее, чем сегодня утром спрашивал меня Грег. Вот и Инга стала очередной безликой составляющей этой статистики. Всего лишь строчкой с пометкой «аннулирована» в одной из бесчисленных баз данных. И отец сообщает об этом мимоходом, тут же переходя к более важному для него вопросу. Интересно, как они обсуждали смерть Инги с матерью? Он сообщил Клариссе об этом за ужином, а она пожала плечами и попросила передать порцию коктейля? Или, быть может, Кларисса встречала Альберта этой новостью с работы, а он в ответ устало попросил отправить его ботинки и комбинезон в чистку, а сам отправился поплавать в бассейне? В тот момент я ненавидела Альберта так, будто это он напрямую был виновен в смерти моей сестры. А может, так и было? Как знать, быть может, я следующая на очереди?

– Ты ведь настаиваешь на сделке, потому что мой брак с сыном того чиновника принесёт какие-то выгоды лично тебе, да? Скажем, новую, ещё более престижную должность или ещё что-то в этом роде?

Теперь отец посмотрел на меня немного растерянно, и я поняла, что попала в точку.

– Что ж… Может и так, – он не стал отпираться. – Но это не всё. Некоторое время назад в Департамент безопасности поступили новые списки неблагонадёжных граждан, подозреваемых в особо тесных связях с нежелательными субъектами нашего общества. Думаю, нет нужды уточнять, чьё имя я увидел в списке среди прочих? Тебе напомнить, какое наказание грозит гражданину ОЕГ, если его вину призна́ют на официальном уровне? Твой нынешний статус угрожает и моей репутации.

– Пустое, – мне потребовалась вся моя воля, чтобы сохранить непроницаемое выражение лица. – Службам не найти доказательств того, чего я не совершала.

– Да ну? Ты считаешь, если в трущобах нет камер или если ты здорово умеешь обманывать системы электронной регистрации и глобальную систему позиционирования, это станет твоим идеальным прикрытием? Брось, Мира! Неужели тебе не приходила в голову мысль, что у «Зорких» даже в резервации есть собственные глаза и уши?

Эти слова Альберта подействовали на меня, как ведро ледяной воды. Ему действительно известно всё. Я в западне. Но кажется, Альберту этого показалось мало, потому что он продолжал добивать меня:

– К тому же, Мира, Всевидящему достаточно лишь разок пообщаться с тобой, чтобы понять всё без дополнительных доказательств. Каждая эмоция написана на твоём лице так же ясно, как текст на рекламной голограмме. Я повидал много таких, как ты, поэтому знаю, о чём говорю. Любой профессионал сделает на основании твоего поведения выводы о недавнем и тесном общении с эмпатами быстрее, чем ты напишешь простейший алгоритм к тостеру! Так что сейчас твой единственный шанс доказать преданность Государству – вступить в брак с другим добропорядочным гражданином, зарекомендовавшим себя наилучшим образом. Да к тому же выходцем из успешной фамилии. Именем Главнокомандующего призываю тебя…

– Именем Главнокомандующего? – с неизвестно откуда взявшейся дерзостью прервала я отца. – А, кстати, не подскажешь, какое же у него имя?

Альберт посмотрел на меня в упор, сузив веки, отчего его лицо приобрело угрожающий вид:

– За один этот вопрос я мог бы арестовать тебя прямо сейчас и отправить на исправительные работы. Тебе повезло, что я намерен воспользоваться твоим ресурсом более рационально, – и он развернулся в сторону выхода из комнаты, однако уже через пару шагов внезапно остановился:

– Впрочем, если ты такой категоричный противник брака, можешь попытаться сбежать в трущобы, как делают некоторые. Но где тебе, – в его голосе звучала издёвка. – Ведь ты там просто не выживешь. К тому же в случае твоего внезапного исчезновения мне придётся лично позаботиться, чтобы твою персону подали в глобальный розыск. А преступника, чья смерть не была официально зафиксирована, найдут и в резервации. Думай, Мира, думай, – он постучал себя пальцем по голове и вышел из комнаты.

На деревянных ногах я проследовала за ним. Альберт ловким движением всунул ступни в ботинки и повернулся ко мне:

– Через два дня пришлю точное время и место, где состоится подписание предварительного соглашения между тобой и Марком Лобзовским. Времени на размышление не так уж много.

Я в сердцах рявкнула: «выпустить посетителя», давая отцу понять, что на сегодня наш разговор окончен. Двери послушно разъехались, и когда Альберт покидал мои апартаменты, мне показалось, что на его лице промелькнуло выражение надменного удовлетворения.

Остаток дня проходил в мучительных размышлениях и попытках унять головную боль. Я бесцельно слонялась из помещения в помещение, из одного крыла в другое. События последних суток концентрированным залпом обрушились на мои позиции, обнажая слабые места и разваливая мощные баррикады из иллюзий. Тягостный приём в Главном Доме, ночь проведённая с Грегом. А после – внезапная новость о смерти сестры и ультиматум Альберта… Меня будто бы опять, как в далёком детстве, отволокли в тёмную серую комнатушку, а я словно парализованная наблюдала за медленно опускающейся тяжёлой дверью. И отчего-то не покидало чувство, что в этот раз она опустится навсегда… Как же эмпаты справляются с таким грузом чувств и эмоций, когда они накатывают вот так, одновременно, растаскивая жизненные силы по кусочкам? В памяти настойчиво звучали слова Грега: «Придётся сделать выбор: жизнь по своим правилам или комфортное существование по чужим. Начать жить или продолжать существовать – вот твой новый вызов». И им набатом вторило отцовское «Думай, Мира, думай».

Мысли прыгали и вились в клубки. Идеи – одна безумнее другой – прорывались через завесу моего природного скептицизма, а воображение подкидывало всевозможные сценарии выхода из ситуации. Два самых очевидных – суицид и подчинение воле отца (что, по сути, тоже мало отличалось от самоубийства) я отмела без колебаний. Едва ощутив истинный вкус жизни, я не была готова так легко от неё отказаться. Напротив: я чувствовала в себе силы выгрызать право на личный выбор зубами. Оставалось найти способ избежать посягательств государства на мою свободу.

Больше всего меня мучил вопрос, как Зорким стало