Империя предрассудков (СИ) - Мэра Панна

Я не выдержала, и, чтобы не разрыдаться прямо там, стремительно покинула столовую.

* * *

Я быстро спускалась по лестнице, незаметно проскакивая пролеты между этажами. И когда я, наконец, достигла коридора второго этажа, позволила себе остановиться и выдохнуть. Ещё немного и я, клянусь, готова была задохнуться от досады и несправедливости, которые творились вокруг, но внезапно в конце коридора замаячила фигура. Я внимательно вгляделась в очертания и мгновенно распознала в них господина Жуковского. Заприметив меня, он заметно повеселел, хотя до этого момента был необычайно мрачен и задумчив. И спустя пару мгновений он уже стоял рядом.

За эти годы он заметно постарел. Его седая челка с последней встречи отросла ещё больше и теперь заслоняла половину лица, что считалось в высшем свете верхом безвкусицы. Впрочем, думаю, ему были далеко безразличны модные тенденции. Зато, несмотря на морщины, он всегда выглядел очень жизнерадостно и никогда не производил впечатления сварливого старика.

Минутная радость встречи затмила то, что я ощущала секунды назад.

— Рад вас видеть, Анна Георгиевна. Вы стали ещё краше и, я надеюсь, ещё счастливее, — в свойственной ему актерской манере произнес Геннадий.

Я не знала, что ему ответить. Тогда я чувствовала только вину за то, что не представляла, как им помочь.

— Это все правда? — вырвалось у меня. Я с надеждой смотрела на Геннадия, беззвучно умоляя его молчать.

Он ничуть не изменился в лице, только лишь глаза выдавали его печаль. И это было красноречивее сотен тысяч слов.

— Да. Это правда.

У меня перехватило дыхание, и он, заметив, что отныне я бессильна говорить, перенял инициативу разговора в свои руки.

— Но что поделать. Мы все здесь делали то, что считали правильным. Жаль, что правда и справедливость никому не были нужны. А сыновей уже не вернуть.

— А что же будет с вами? — спросила я дрожащим голосом.

Он вздохнул. А затем, смахнув со лба челку и поправив очки, ответил:

— Анна Георгиевна, знаете, я видел в этой жизни очень многое. Каждый раз, когда я думал, что это конец, нам удавалось его миновать. Может и в этот раз нам повезет.

От его слов меня начало трясти еще сильнее, чем после разговора с Жуковской. Глаза застилала белая пелена слез, я изо всех сил пыталась себя сдержать, но у меня ничего не выходило.

— Я уже не боюсь за себя, лишь боюсь за будущие поколения. И мне хочется верить в то, что они будут достойнее нас. Научаться сострадать и любить так, как не смогли мы, и главное, — он намеренно выдержал поэтичную паузу, — пускай они перестанут слепо верить в чужие идеалы.

— Но как жить, зная, что происходит вокруг? — спросила я сквозь слезы. Я ждала, что он утешит меня, скажет, что все будет хорошо, но он не мог врать мне.

— Я часто говорю это себе самому и скажу то же самое вам. Перед следующим балом, когда вы будете смотреть на себя в зеркало, спросите себя: кого вы там видите? Того ли человека, которого вам хочется? Я знал очень много людей, которые мастерски лгали близким, судьям, даже его Величеству, но все они не могли обмануть самих себя.

Так и я. Я не хочу смотреть на себя по утрам и знать, что я лжец и трус. Потому я уже давно готов принять то, что меня ждёт. Мы все готовы, — закончил он.

Еле ощутимое, тонкое чувство страха проскользнуло по моей спине и вонзилось под сердцем, а за ним туда же проникло всепоглощающее чувство ненависти и беспомощности. Теперь оно преследовало меня везде.

Жуковский был невозмутим и даже по-своему весел, что нагоняло на меня ещё большую тоску. Я же была слишком слабой, чтобы держаться так же мужественно, как и он.

— Не плачьте, — смягчился Геннадий, улыбаясь, — все будет хорошо, — наконец услышала я, но боль от его слов уже было не унять.

— Я так на это надеюсь, — пискнула я еле внятно. — Извините меня, но мне сейчас очень хочется побыть одной, — попросилась я, будучи в оцепенении.

— Да, конечно. Если хотите выйти в сад, лучше спускаться по правой лестнице, — ответил мужчина.

Я кивнула, а потом вдруг прильнула к нему и крепко обняла. Он был такой большой и теплый, как огромной лесной медведь, но душа у него была доброй, как у верного преданного пса.

А затем я резко отпрянула назад, ощутив новый прилив слез, и устремилась к выходу.

* * *

Меня встретили ветер и холод, которые свойственны февральским зимам. Почти сразу я поняла, что недолго протяну на таком морозе, а учитывая, как стремительно небо затягивали подозрительные тучи, я всерьез начала опасаться метели.

Зиму я любила за отрезвляющий холод. Каждый раз, когда отчаяние казалось невыносимым, я выходила на улицу, и от нежных прикосновений ледяных снежинок мне всегда становилось чуть спокойнее.

Сад рядом с поместьем Жуковских был совсем крохотный, и его легко можно было осмотреть, стоя на одном месте. Однако внимательно присмотревшись, я заметила небольшую тропинку, ведущую из двора прямо к озеру.

К моему счастью, калитка была не заперта, и я, легко преодолев ее, направилась к замёрзшей ледяной пустоши. Мысли всё ещё роились в голове, но холод не давал снова заплакать. Я шла по глубокому снегу, выдыхая огромные клубы пара — единственное, что согревало отмерзающий нос.

Я была уверена, что самым страшным испытанием для нашей семьи была смерть матери и неподъемный долг отца. Но теперь страшнее, чем за себя, мне было страшнее только за Жуковских. Из всего мира сейчас они были для меня самыми авторитетными и уважаемыми людьми. И, пожалуй, единственными, на кого мне хотелось равняться. То, что сделали с их семьей, было непростительно. И я, собравшись с мыслями, приняла решение расспросить обо всем Александра и во чтобы то ни стало убедить его поговорить с отцом об этом ужасном происшествии. Едва образ Александра всплыл в моей памяти, его уже было не искоренить.

Я подошла совсем близко к воде. Кое-где вдоль берега виднелись крупные следы льда, который, очевидно, время от времени таял и двигался, оставляя за собой множество отметин на промерзлой земле. Припорошенные снегом, ютились там и маленькие сосенки, запутавшиеся в собственных корнях.

Я аккуратно ступила на лёд. Расчистив от снега замёрзший покров озера, я посмотрела вниз, проверяя лёд на надёжность, но не увидела там ничего кроме черноты, сквозь которую виднелись мелкие пузырьки. Вроде твердый. Я сделала ещё несколько шагов вперёд, всей грудью ощущая, как проходит сквозь меня порыв ветра. Хотелось, чтобы он выдрал и унес из меня всю тяжесть и боль, от которых я сама не могла избавиться.

Ещё один мощный порыв, заставляющий прибрежные деревья учтиво согнуться. Но только не меня. Пусть бы он забрал у меня все, чтобы я больше ничего не чувствовала. Но вместо этого я вспомнила, как безропотно и игриво вели себя с Александром сегодня дочери Жуковской. Неужели он настолько хорош, что даже те, кто никогда не любил, кто не учился искусству обольщения, и кто ещё не совсем понимает, что перед ними сын Императора, готовы отдать ему свое сердце? Если уж эти девочки не могут противостоять ему, то что могу я? Бессмысленным уже было даже пытаться что-то менять. Я слишком глубоко погрузилась в эту мучительную любовь, и теперь хотела лишь, чтобы она никогда не заканчивалось. Даже если он всегда будет причиной моей боли, я бы любила эту боль так же неистово, как и его.

Я сделала ещё шаг, как вдруг под ногами раздался треск. Я с ужасом отшатнулась в сторону, но вдруг последовал следующий неестественно громкий звук. Без раздумий я бросилась назад к берегу, хотя до него была всего пара метров, и вдруг поняла, что звук, меня напугавший, был вовсе не треснувшим льдом, а самым настоящим выстрелом.

Сердце парализовал испуг. И сомнений в том, что стреляли с территории Жуковских, не было. Анечка? Геннадий? Александр? Я бросилась назад, совершенно не задумываясь о том, что могу попасть под горячую руку стрелка.