Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя» - Николай Дубровин

Прошло с лишком девять месяцев с тех пор, как взоры всего света обратились на Севастополь и его храбрых защитников. Флоты двух величайших морских держав и сухопутные армии четырех сильнейших государств разбивались о живые стены русских солдат, защищавших город, укрепленный в начале осады только с морской стороны, а с сухого пути имевший незначительные земляные насыпи.

В течение девяти месяцев осады союзники удивили свет тем, что бросили в город более полумиллиона бомб и ядер самого большого калибра; русские удивили своей стойкостью, мужеством и безустанной деятельностью. Отборные воины Франции, Англии, Турции и Сардинии, по собственному их сознанию, в течение девяти месяцев успели отвоевать себе такое пространство русской земли, «которое можно было бы окружить ремнями, нарезанными из одной воловьей шкуры», и для этого неважного успеха пожертвовали миллионами золота и десятками тысяч людей.

Севастополь все это уложил в своих недрах. Он похоронил несколько тысяч славных сынов России, но все-таки стоял по-прежнему непобедимым. Расстреливаемый со всех сторон, он в эту пору был уже не город, а пространная пещь Вавилонская, в которой находились не три отрока, а тысячи героев и мучеников – целая многочисленная рать наша. Увенчанный огнедышащим венцом, многострадальный город сохранял мученическое положение не дни и недели, а десятки месяцев.

– По столь необычайной тесноте и озлоблению, – говорил преосвященный Иннокентий в одной из своих проповедей, – продолжающимся притом столь долгое время, естественно, что мы ожидали увидеть в защитниках осаждаемого города хоть мужество, но дошедшее до крайности и истощения; предполагали найти хоть пламенное желание продолжать стоять против врагов, но без твердой надежды отстоять защищаемое. И что же нас встретило там? Терпение – без конца, мужество – без всех пределов и условий, самоотвержение всецелое, упование полное и непоколебимое. Там нашли мы такое презрение к смерти, такую любовь к отечеству, такую преданность воле Божией, что, вместо того чтобы поучать чему-либо слушавших нас, мы сами учились у них великой науке жить и умирать за веру и отечество.

И действительно, посетив Севастополь, нельзя было не дивиться его смелому гарнизону. Один город, на краю отдаленного от сердца империи полуострова, стоял как скала, о которую разрушались все силы, все надежды вражьи. То, к чему союзники готовились девять месяцев, было уничтожено в один славный день 6 июня.

Правда, в продолжение столь долгого времени Севастополь сильно пострадал и не был похож на прежний мирный и живописный город.

С падением трех передовых укреплений в городе, за исключением Николаевской площади, не было безопасного места. Куда прежде залетали только ракеты, теперь стали там появляться бомбы, ядра, а иногда и пули. Екатерининская улица опустела: обитатели ее переселились или на Северную сторону, или в Николаевскую казарму, и не было уже на ней прежнего движения, почти все дома были повреждены, лавки заперты. На бульварах, где собиралось много гуляющих, теперь было совершенно пусто. Многие жители, оставляя город, уезжали далее внутрь Крымского полуострова. Город становился исключительно на военную ногу. Один только рынок, бывший близ 7-го бастиона, в начале Морской улицы, кишел еще народом, несмотря на частое посещение незваных гостей, посылаемых с батарей неприятеля.

На Северной стороне города, за большим северным укреплением, образовался целый город. Основание ему положили маркитанты, представители базара, выстроившие себе балаганы и шалаши. К ним присоединились потом базарные торговки, удаленные с Южной стороны, и большая часть купцов, переселившихся из города. Базар с каждым днем расширялся от наплыва переселяющихся; образовались две главные улицы из балаганов и шалашей, а по сторонам их явилось множество землянок и палаток. С утра и до вечера это новое поселение оживлено было постоянным движением самой разнообразной толпы. Маркитанты устроили в палатках несколько трактиров, куда собирались офицеры со всех концов оборонительной линии. Для охранения порядка явилась полиция, городская стража, явились комиссионеры и предприниматели всякого сорта. Здесь было все, что человеку надо: трактиры, портные, сапожники, галантерейные и бакалейные лавки, гробовые мастера и пр. Здесь был постоянный шум, движение, изредка нарушаемое как бы нечаянно залетевшей неприятельской ракетой, напоминающей о близкой осаде города.

Последствия осады чувствовали во всех удаленных и до сих пор мирных уголках. Трудно было отыскать такое место на Южной стороне, где бы можно было отдохнуть и забыться от окружающей боевой обстановки. Союзники стали обстреливать рейд; наши корабли отодвигались от выстрелов, которые достигали до пристани на Северной и от времени до времени калечили там людей.

В эту горячую пору все просились на оборонительную линию, на батареи и бастионы, и никто не хотел оставаться в городе. Здесь каждый точно так же подвергался ежеминутной опасности быть убитым без всякой славы для себя и без всякой пользы для отечества.

– Если уже суждено быть убитому, – говорили защитники, – то пусть постигнет эта участь при исполнении долга, в первой перед неприятелем линии, нежели на прогулке, во время сна или где-нибудь еще того хуже.

Назначение на оборонительную линию принималось с радостью, и переселение совершалось быстро, хотя и с некоторыми затруднениями в пути. Приходилось идти по траншейкам и открытому месту, по подземной галерее и разными зигзагами проталкиваться между командами солдат, собирающихся на ночные работы, и рисковать на каждом шагу наткнуться на штык, если путешествие совершалось вечером. Падающие снаряды заставят, бывало, не один раз поклониться своему новому месту служения.

На бастионах каждый вновь прибывший принимался с таким братским радушием, с которым встречаются только родные братья или выросшие вместе товарищи. Спускаясь по крутой лесенке в блиндаж, он входил в него как в давно знакомую квартиру.

В некоторых местах, как, например, на 3-м бастионе, блиндажи устраивались относительно роскошными. Стены были обшиты досками, обиты парусиной и потом оклеены голубыми обоями. Прямо перед входом стоял небольшой шкаф, наполненный тарелками, стаканами и прочими хозяйственными принадлежностями. Это был буфет и вместе передняя. Дверь налево вела в офицерское отделение, направо – в длинную подземную казарму, в которой располагалась прислуга от ближайших орудий. Потолок этого здания составлял толстый накатник, уложенный в три ряда и сверху засыпанный футов на шесть хорошо утрамбованной землей, так что неприятельские бомбы не пробивали его. Впоследствии от сотрясения, производимого бомбами, парусина лопалась, обои отклеивались, так что к концу осады остались только одни лохмотья. Свет проходил через четырехугольное отверстие, проделанное в стене и вместо стекол завешанное кисеей, в защиту от мух и пыли.

Небольшое офицерское отделение блиндажа было всегда переполнено офицерами: одни пили чай, другие хором напевали песню, там играли в карты, здесь – в шахматы.

Песни и порой музыка продолжались иногда далеко за полночь. На 6-м бастионе были фортепиано и там довольно часто устраивались музыкальные вечера, скрипка и кларнет приходили с 4-го бастиона, а с 5-го – флейта. Шумное и веселое общество можно было встретить в блиндаже во всякое время дня и ночи.

Одни приходили в блиндаж, другие уходили из него подышать чистым воздухом и полюбоваться тихой темной южной ночью.

До самого рассвета почти никто не ложился спать, и ночь проводили с особой осторожностью. Цепь и секреты охраняют бастион снаружи, прикрытие не сходит с банкета, а орудийная прислуга находится непременно возле своих орудий. Черные тела чугунных пушек угрюмо смотрят в амбразуры, и, наведенные на случай нового штурма, они таят в своих огромных жерлах тяжелую картечь, готовую осыпать наступающих при первом их движении. Воткнутые возле орудий зажженные фитили светятся, как заостренный и раскаленный уголь.

Ночная тишина нарушается редким полетом бомбы или ядра да свистом пули, то звенящей, как струна, то отрывисто пощелкивающей, попадая во что-нибудь твердое. В глубине батареи тянется смена солдат, назначенных в прикрытие. Солдаты, выделяясь из рядов, поодиночке подбегают к освещенному батарейному образу.

Теплящиеся у божницы восковые свечи бросают вокруг причудливый матовый свет, полуобрисовывая лишь на ночном фоне энергические спокойные лица подходящих молиться солдат. «Осеняя себя крестным знамением, каждый из них творил краткую молитву, иногда тихо, иногда во весь голос, а потом, задумчиво отодвинувшись назад, совершенно терялся во мраке».

Возле амбразуры сидит матрос, покуривая трубочку и мурлыча себе под нос, в отдалении видны несколько человек лежащих солдат. Они совершенно покойны. [Где же ужасы осады?] – спросите вы, смотря на эти спокойные лица. А вот подойдите к амбразуре, завешанной тросовым щитом.