Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев - Стелла Прюдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну-ну, не надо шуметь. Всё наладится.
– Что наладится? – спросила бабушка Рая.
– Как что? – с наигранным недоумением спросил он. – Тучи развеются, и мы снова заживём, как прежде.
Бабушка Рая с горечью сказала Зое, что он ведёт себя так, будто он не осознал, что Анжела умерла.
– Возможно, – задумчиво произнесла Рая, – все эти слухи, которые доходят до моих ушей даже в Израиле, вовсе и не выдумка…
– Бабушка, ты о чём? – спросила Зоя. – Какие слухи?
– Ну есть кое-что… Не знаю, могу ли я тебе об этом говорить?
Зоя отметила про себя, что уже второй раз за последние три дня слышит эту фразу. Она не понимала, зачем люди спрашивают, могут они или не могут ей что-то сказать, если всё равно скажут. А если не скажут они, она узнает у кого-нибудь ещё. Зою раздражало, что её продолжали подчёркнуто «беречь» от информации.
– Ты имеешь в виду слухи о том, что дядя Боря не в себе?
– Так ты уже знаешь?
– Конечно. Но хочу тебя спросить: знаешь ли ты, на чём основаны эти слухи?
– Ну, говорят, что его поступки стали порой ужасно нелогичными. Он может что-то сделать, а потом не помнить этого… или делать вид, что не помнит.
– Ну да, а мы разве не делаем того, о чём предпочитаем забыть? Мы не бросаемся словами, не подумав? Мама всегда говорила, что он – нормальный, просто другой. Людей же всегда пугает другое. Если маму не пугало то, что Боря другой, то и нас не должно пугать. Нам тоже надо научиться принимать его таким, какой он есть.
– Он не просто другой. Он сильно другой. Сможешь ли ты сложить пазл из разрозненных элементов? Анжела могла справиться с Борей, но это был её дар. Он всё это время держался, зубами держался за её жизнь, надеясь на то, что она очнётся и снова вдохнёт в него искру. Но теперь она ушла навсегда, а он как будто этого даже не заметил. Я боюсь, что после ухода Анжелы его жизнь распадётся… Сможешь ли ты справиться с хаосом? Достаточно ли ты сильна духом? Безумие – это не игрушки. Оно может стать опасным.
– Бабушка, – сухо ответила Зоя. – Дядя Боря не безумен. Он просто так переживает смерть мамы, по-своему… не всем же рыдать и выть. Кто-то скорбит тихо. Я вот тоже не плачу, но это же не значит, что я с ума сошла.
– Боюсь, ты не права. Ты, может быть, этого не знаешь, но Боря иногда часами сидел у кровати Анжелы, пытаясь надышаться воздухом, которым дышала она; он не слушал ни врачей, ни нас, когда мы предлагали отключить аппараты, потому что это уже давно стало бессмысленным. Для него Анжела значила слишком много, чтобы он так легко принял её смерть. Чует моё сердце, что-то здесь не так. Но ты уже взрослая, и я не могу тебе ничего указывать. Я очень надеюсь, что ты справишься. Но если почувствуешь, что не справляешься, сразу звони!
– Бабушка, всё под контролем.
Зоя искренне верила в то, что говорит. Если месяц назад у дяди Бори и были какие-то странности, то в последнее время он успокоился. И Зоя приложила усилия к тому, чтобы всё наладилось. Кому, как не Зое, знать о состоянии дяди Бори, но обсуждать его с другими, даже с самыми близкими родственниками, Зоя не собиралась. Когда две недели назад бабушка Зумруд настояла на том, чтобы Зоя позвонила доктору Кону, чтобы разузнать о его состоянии, Зоя сочла это неуместным, но каково было её удивление, когда доктор Кон сам ей позвонил. Он сказал, что ему нужна адекватная обратная связь о поведении Бориса, чтобы решить, назначать ли ему лекарства. Пока, мол, у него есть лишь догадки, основанные на словах Бориса, что поведение его не всегда адекватно, и могла бы Зоя рассказать о его словах и действиях за последний месяц-два, которые показались ей выходящими за рамки нормы.
– Извините, что звоню вам, а не вашей бабушке, – сказал врач, – но во‐первых, я знаю из слов моего пациента, что вы – самый нормальный человек в семье и что он вам полностью доверяет. Кроме того, ваша бабушка в качестве адекватной обратной связи не подойдёт, потому что сама очень боится.
Зоя спросила, что от неё потребуется, кроме сообщений о его странностях, и врач сказал, что надо заставить Бориса снова запеть.
– Для Бориса музыка – это всё, – продолжал врач, – это не просто ноты и слова, это дорога к глубинному себе. Пока можно лишь сказать, что сильный позыв к творчеству и невозможность ему следовать создают в его душе колоссальное напряжение, которое может вылиться во что угодно. Я всегда говорю, что творческий человек – даже с самой крепкой психикой – всегда немного шизофреник, просто мы не осознаём этого, потому что болезнь чаще всего не раскупоривается. Если Бориса не убедить сейчас в том, что он может заниматься музыкой безнаказанно, то он либо умрёт, либо станет невозвратным. Знаете, раньше были такие – невозвратные ссыльные на Колыму, без права переписки. Но пока его ещё можно спасти. Есть лазейка. Но скоро она закроется. Поэтому мне надо, чтобы вы сообщали мне о его необъяснимых с точки зрения логики поступках.
Зоя пообещала врачу внимательно наблюдать за дядей и звонить ему, если что-то будет выходить из стройной логики вещей. Но кто решает, что объяснимо с точки зрения логики, а что – нет, Зоя не знала. Ведь у каждого человека своя логическая система и судить о чем-то только потому, что ты этого не понимаешь, глупо. Это как доказывать дальтонику, что небо голубое, хотя он видит его зелёным. У каждого – своя правда. Взять хотя бы увольнение Якова. Могло ли быть между ними что-то, о чем не знали остальные, но что привело к увольнению почтенного скорняка? Могло. Но что это было? Могла ли она, Зоя, позволить себе пойти к Якову за спиной дяди Бори и обо всём расспросить? Нет, в этом Зоя была не уверена. И всё же после звонка врача она пошла. После долгих уговоров Яков прошипел, что «Боря не в себе».
– Он сказал, что если тайна выйдет наружу, его арестуют. Я подумал, что он шутит, но он, кажется, не шутил. Потому что ключ от подвала он прячет в тайнике, который находится за картиной, настолько страшной, что никто к ней никогда не посмеет подойти.
После разговора с врачом
