Остров - Виктория Хислоп

Когда они спускались обратно, Мария заметила несколько десятков маленьких, тщательно обработанных клочков земли, на которых, вопреки всем стихиям, люди выращивали овощи. Лук, чеснок, картофель и морковка росли на этом продуваемом ветрами склоне, их аккуратные ряды, где не было видно ни единой сорной травинки, говорили о том, как много усилий вложили люди для того, чтобы эта каменистая земля смогла дать урожай. Каждый из участков являл собой утешающий знак надежды и доказывал, что жизнь на острове вполне терпима.

Женщины прошли мимо крошечной часовни, смотревшей на бесконечный простор моря, и наконец добрались до огороженного стеной кладбища.

– Ваша мать тоже похоронена здесь, – сказала Марии Катерина. – Здесь кончают путь все, кто приехал на Спиналонгу.

Катерина совсем не хотела, чтобы ее слова прозвучали грубо, но Мария все равно никак не отреагировала. Она просто закрылась внутри себя, сдерживая чувства. Это не она, а кто-то другой бродил по острову. А настоящая Мария была далеко-далеко, в собственных мыслях.

Могилы никак не были помечены по простой причине: все они были братскими. На острове умирали слишком часто, поэтому не было возможности допустить роскошь уединения после смерти. В отличие от большинства кладбищ, которые располагались рядом с церквями, чтобы постоянно напоминать верующим, что все они смертны, это кладбище было закрытым, тайным. Никому на Спиналонге не стоило напоминать о смерти. Все здесь хорошо знали, что дни их сочтены.

Завершая круговой обход острова, женщины прошли мимо самого величественного из всех домов, что успела увидеть Мария. Он имел большой балкон и портик у входа. Катерина остановилась как раз перед этим зданием.

– Официально это дом старосты острова, но когда Никос занял этот пост, он не захотел выгонять отсюда прежнего старосту и его жену, так что они так и жили здесь, а Никос – в своем прежнем доме. Муж умер давно, но Элпида Контомарис до сих пор жива.

Мария мгновенно вспомнила это имя. Элпида Контомарис была лучшей подругой ее матери. Марию больно задел тот факт, что маму пережили почти все ее знакомые и друзья.

– Она очень хорошая женщина, – добавила Катерина.

– Я знаю, – кивнула Мария.

– Откуда вы знаете?

– Моя мать часто писала о ней. Они были подругами.

– Но знаете ли вы, что Элпида и ее покойный муж усыновили Димитрия после смерти вашей матери?

– Нет, этого я не знала. Когда она умерла, я вообще ничего не хотела знать о жизни здесь – просто не нужно было.

После смерти Элени даже Мария была недовольна тем, что отец так много времени тратит на поездки в колонию, – все это казалось ей неинтересным после того, как мамы не стало. Теперь, конечно, Мария сожалела об этом.

Почти все время их прогулки Плака была видна вдали, и Мария понимала: ей нужно приучать себя не смотреть постоянно в ту сторону. Что толку в том, чтобы наблюдать за делами людей по ту сторону пролива? С этого момента ничто там ее не касается, и чем скорее она к этому привыкнет, тем будет лучше.

Наконец женщины вернулись к той группе маленьких домиков, от которой начали прогулку. Катерина подвела Марию к рыжевато-коричневой двери и достала из кармана ключ. Внутри дом был таким же унылым, как и снаружи, но, когда Катерина включила свет, в комнате стало немножко веселее. В доме ощущалась сырость, похоже, он давно пустовал. Предыдущий его обитатель несколько месяцев провел в больнице, где и скончался. Но, учитывая то, что иной раз даже после самой яростной лепрозной лихорадки случались неожиданные выздоровления, на острове предпочитали сохранять дом, чтобы он ждал хозяина до тех пор, пока не останется уже никаких надежд.

Комната была обставлена весьма скудно: один темный стол, два стула и у стены нечто вроде дивана, который был сооружен из бетона и накрыт толстым тканым одеялом. Других свидетельств прежней жизни почти не осталось, кроме разве что стеклянной вазочки с пучком пыльных пластиковых цветов да пустой сушилки для посуды на стене. Какая-нибудь пастушеская хижина в горах и та могла выглядеть приветливее.

– Я останусь, помогу вам разобрать вещи, – заявила Катерина.

Мария решила никак не выдавать впечатления, произведенного на нее убогим жилищем, но это возможно лишь в одиночестве. Надо было проявить твердость.

– Вы очень добры, но я просто не хочу больше отнимать у вас время.

– Хорошо, – кивнула Катерина. – Но я вернусь попозже, днем, вы уже будете знать, смогу ли чем-то помочь. А если я вам понадоблюсь раньше, вы знаете, где меня найти. – С этими словами она ушла.

Мария была рада остаться наедине со своими мыслями. Катерину переполняли благие намерения, но Мария заметила в ней некоторую суетливость, и щебечущий голос женщины начал уже слегка раздражать ее. К тому же последнее, чего хотелось бы Марии, так это чтобы кто-то советовал ей, как устроиться в собственном доме. А она должна была превратить это убогое местечко в дом и собиралась сделать это только сама.

Первым делом Мария взяла вазочку с жалкими пластмассовыми розами и выбросила их в мусорное ведро. И тут ее охватило отчаяние. Она стояла в комнате, пахнувшей разложением и отсыревшими вещами какого-то умершего человека. До этого момента Мария держала себя в руках, но теперь она сломалась. Все эти долгие часы самообладания и фальшивой бодрости ради отца, ради Пападимитриу и ради себя самой стали для Марии чудовищным напряжением, а теперь весь ужас случившегося навалился на нее.

Мария совершила такое короткое путешествие, но оно означало конец ее жизни в Плаке, а потому было длиннее всех поездок, когда-либо совершенных ею в жизни. Мария чувствовала себя за тысячу миль от дома и всего, что было ей знакомо и близко. Она уже скучала по отцу и подругам, а еще горше оплакивала блестящее будущее с Маноли, которое теперь у нее отнято. Сидя в темной комнате, Мария желала умереть. На мгновение ей даже пришло в голову, что она, может быть, уже умерла, потому что ад едва ли мог быть более унылым местом, чем вот этот домик.

Мария поднялась наверх, чтобы взглянуть на спальню. Жесткая кровать и соломенный тюфяк, накрытый нечистым тиковым полотном, оказались единственным, что имелось в этой комнате, если не считать маленькой деревянной иконки с изображением Девы Марии, небрежно прибитой к грубой стене. Мария села на кровать, прижав колени к груди, и зарыдала. Она не знала, как долго так просидела, потому что вскоре провалилась в тревожный сон, полный кошмаров.

А потом сквозь темные слои душного сна Мария услышала далекий стук барабанов и почувствовала, как всплывает на поверхность. Теперь она поняла, что настойчивый стук вовсе не был громом барабана – просто кто-то настойчиво колотил в дверь внизу.

Глаза Марии открылись, но тело еще не желало двигаться. Оно словно окоченело от холода, и Марии пришлось собрать всю свою волю, чтобы подняться с кровати. Ее сон был таким глубоким, что она ни разу не пошевелилась, и на ее левой щеке отчетливо отпечатались две пуговки от чехла тюфяка. Мария ни за что бы не проснулась сама, если бы не стук в дверь, теперь уже почти отчаянный.

Мария спустилась по узкой лестнице и, когда отодвинула щеколду и открыла дверь, все еще пребывая в полусонном состоянии, увидела в сумерках двух женщин. Одной из них была Катерина, вторая выглядела намного старше.

– Мария! Вы в порядке? – воскликнула Катерина. – Мы так беспокоились за вас! Мы стучали в дверь чуть ли не час… Я подумала, что вы могли… ну, могли… что-нибудь с собой сделать.

Последние слова вырвались у нее сами собой, но у Катерины были серьезные основания к опасениям. В прошлом уже случалось такое – вновь прибывшие пытались покончить с собой, и некоторым это удалось.

– Нет, я в порядке. Вообще-то, я просто заснула… Но спасибо, что беспокоились обо мне. Входите, а то дождь на улице. – Мария распахнула дверь и отступила в сторону, чтобы впустить женщин.

– Я должна вас познакомить. Это Элпида Контомарис.

– Кирия Контомарис… Мне хорошо знакомо ваше имя. Вы были лучшей подругой моей матери.

Женщины пожали друг другу руки.

– Вы так похожи на свою мать, – сказала Элпида. – И вы почти такая же, как на тех фотографиях, что у нее были, хотя много времени прошло. Я очень любила вашу матушку, она была действительно лучшей подругой в моей жизни.

Катерина окинула взглядом комнату. Она выглядела точно так же, как несколько часов назад. Коробки Марии стояли нераспакованными, ясно было, что девушка не сделала даже попытки открыть их. Это все еще был дом умершего человека. Все, что увидела Элпида Контомарис, – это растерянную молодую женщину в голой, холодной комнате, в то время дня, когда большинство людей едят теплый ужин и предвкушают знакомый уют собственной постели.