МОИ АЛМАЗНЫЕ РАДОСТИ И ТРЕВОГИ - ДЖЕМС САВРАСОВ

Но речь о другом. При встрече с Поддубным я посетовал, что мне негде измерять физические свойства образцов, поскольку в черте города из-за промышленных магнитных помех работать с измерительной аппаратурой почти невозможно.

А предыстория этого разговора такова.

Во второй половине 50-х годов на территории алмазной провинции в Западной Якутии широко велись аэромагнитные съемки. Многочисленные региональные аномалии, выявленные этими съемками, требовали интерпретации, то есть объяснения их геологической природы. Вызваны были они кристаллическими породами архейского метаморфического фундамента, залегающими на глубинах от одного до пяти километров под чехлом осадочной толщи палеозоя, но какими именно породами, было неясно. О магнитных свойствах докембрийских образований не имелось сколько-либо достоверных сведений.

В то же время на Анабарском кристаллическом щите, где эти породы выходят на дневную поверхность, работали ленинградские геологи из Лаборатории докембрия в Ленинграде. Они собрали крупные коллекции метаморфических образований по территории бассейна Большой Куонапки, в юго-восточной части щита. Вёл там работы известный ученый профессор А. А. Каденский. С ним мы списались и договорились, что его коллекцию нам можно будет изучать. Но где? В Ленинграде или Нюрбе? В Нюрбе есть все условия, но пересылать из Ленинграда сотни образцов хлопотно и дорого. А в Ленинграде? Но как получить длительную командировку?

В Нюрбе находилась в это время проездом Елена Владимировна Францессон, в то время уже известный специалист по кимберлитам. У неё было какое-то дело к главному геологу Амакинки Юркевичу и с ней мы продумали следующий тактический ход. Надо было заинтересовать Юркевича и подвести его к мысли, что желательна командировка в Ленинград. Вместе мы зашли к нему, и в ходе разговора как бы ненароком задели вопрос об изучении физсвойств кристаллических пород Анабарского щита. Я расписывал необходимость расшифровки геологической природы магнитных аномалий на севере алмазной провинции. Лена хорошо отозвалась о А. А. Каденском и о его коллекции, но выразила опасение, что он вряд ли отдаст коллекцию на изучение в Нюрбу. Собирал он ее несколько лет, коллекция представляет большую ценность.

Ростислав Константинович внимательно слушал нас, а потом спросил: «А разве нельзя коллекцию изучать в Ленинграде?» Мы переглянулись и, как бы только что сообразив, ответили, что, вероятно, можно и даже вполне целесообразно, но нужны командировка и время. «Ну, командировку мы дадим, если есть необходимость, езжайте».

Что нам и надо было! Не мы клянчили командировку, а нам ее предложило начальство. Это совсем другое дело, если инициатива исходит от начальства. Лене я был весьма благодарен за поддержку, без нее, может быть, идея и не выгорела бы.

Таким вот образом я оказался в Ленинграде. С А. А. Каденским мы быстро договорились об условиях изучения его коллекции (совместные публикации материалов и т. п.) и я, наняв в помощники студента, готов был приступить к работе. Но где работать? Как уже было сказано, в центре города промышленные помехи оказались слишком сильными: магнитная система прибора «плясала», как ненормальная, погрешности измерений далеко выходили за рамки допустимых пределов.

В этот момент мне и подвернулся Поддубный. Он предложил работать в его мастерской, которая находилась в подвале Пулковской обсерватории.

— Давайте ко мне, у меня места много. И заводов поблизости нет, индукционные помехи не должны быть большими.

Приехав в назначенное время в Пулково, я убедился, что места в подвалах действительно много и блуждающие токи не так велики, чтобы осложнить работу с магнитометрами. Обсерватория в те годы была в полуразрушенном состоянии (как известно, немцы обстреливали оттуда город, и наши с кораблей на Неве тоже немало снарядов запустили в ту сторону) и, как помнится, не функционировала. Во всяком случае никакого начальства на территории, у кого надо было бы спрашивать разрешения на въезд и на работу в подвалах, мы не нашли. Поддубный нас приветливо встретил, и мы стали осваиваться. Настроили магнитометр М-2 на оптимальную чувствительность, установили циферблатные весы для определения плотности и объёма образцов и приступили к работе.

Отобрав партию образцов в Лаборатории докембрия, мы везли ее на такси до Пулкова, там измеряли образцы и отправлялись за следующей партией. Работа шла чётко, и за два месяца мы изучили около полутора тысяч образцов. Командировку мне продлевали неоднократно, а бухгалтерия исправно переводила зарплату (причём с якутским коэффициентом, так что жить в большом городе можно было с комфортом). А. А. Каденский изредка консультировал нас по петрографии пород и поставлял информацию о местах отбора образцов. Вернулся я в Нюрбу с ворохом материалов по магнетизму пород докембрия, и проблема с интерпретацией аэромагнитных аномалий на севере алмазоносной провинции Якутии была закрыта.

Результаты наших исследований весьма заинтересовали владельца коллекции А. А. Каденского, но совместно обрабатывать материалы нам не пришлось; в те же годы он скоропостижно скончался, а следы его коллекции затерялись.

АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВНА

Холодные зимы Якутии в конце 50-х годов. Геофизики Амакинской экспедиции разбросаны по «углам» во всех концах Нюрбы, а дружеские встречи по традиции организуются постоянно. Иногда по морозу приходилось топать из одного конца Нюрбы в другой. Но если путь пролегал по улице Советской близ районного центра, то остановка непременно делалась в старом домике Балакшиных. Двери домика для гостей всегда были открыты. А хозяйка, Александра Николаевна, всегда с непритворным радушием принимала входящих погреться.

Сын ее, Георгий Дмитриевич, учился в Москве и в 1956 году, по окончании института приехал работать на родину. Через него мы и познакомились с его матерью и со всей её дружной семьёй.

Принимать гостей, особенно незваных или нежданных, — дело хлопотное. А для многих хозяек и досадное. Поэтому воспитанные люди не вваливаются в чужие дома просто так. Понимая все это, тем не менее, невзирая на этикет, мы заходили к Балакшиным в любое время без упреждений. Потому что знали: в этом доме гостям — друзьям сыновей Александры Николаевны, всегда будут рады. И рады непритворно.

Александра Николаевна приветливо встречала нас, ее невестка и внучки тут же начинали хлопотать около стола, на котором неизменно появлялось что-нибудь вкусное из домашних припасов и... бутылка вина. Лучше всего мне помнятся годы, когда из сыновей Александры Николаевны при матери жил только самый младший — Руслан. Он уходил с матерью в дальнюю комнату, а потом, торжествующий, возвращался с бутылкой и ставил ее на стол. У Александры Николаевны всегда была «заначка» для гостей. Припасала её Александра Николаевна, наверное, тайно от домашних на свою скудную пенсию и одаривала гостей в подходящий момент. Трогательными были радушие и гостеприимство.