В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пытаясь спрогнозировать последствия, которыми могла обернуться разгоревшаяся война для баланса сил на Балканах, Ближнем Востоке и в Европе, британские дипломаты полагали, что успех союзников таил в себе массу неприятностей. По словам английского посланника в Белграде Р. Пэйджета, триумф балканских государств станет «критическим моментом для мира в Европе»[834]. В Англии выражалась надежда на то, что ни балканские государства, ни Турция не добьются явного военного преимущества, ибо это существенно упростит задачу урегулирования кризиса в регионе[835].
Событийная канва Первой балканской войны: боевые действия и дипломатическое маневрирование – детально изучены в историографии, а потому мы не будем на них подробно останавливаться[836]. Отметим лишь основные вехи. Болгары одержали громкие победы на фракийском театре военных действий, разгромив турок под Лозенградом и Люле-Бургасом, и были остановлены османскими войсками на Чаталджинских рубежах, в 20 милях от Константинополя. На западном театре сербы нанесли туркам серьезное поражение под Куманово, заняли Косово, северную и центральную Македонию, а также северные части Албании, проложив тем самым путь к Адриатике. Черногорцы оккупировали значительную часть Нови-Пазарского санджака, а также осадили Скутари, крепость на севере Албании. Греки вошли в Салоники и заняли ряд островов в Эгейском море благодаря успешным действиям флота[837]. В начале декабря между воюющими сторонами было заключено Чаталджинское перемирие, а в середине месяца в Лондоне начали работу две конференции: первая – балканских государств и Турции, вторая – послов великих держав. В конце января 1913 г., после младотурецкого переворота в Константинополе боевые действия возобновились и продолжились до середины апреля. За это время, т. е. с февраля по апрель 1913 г., союзникам сдались три ранее осажденные крепости: Янина, Адрианополь и Скутари.
Стремительное наступление Болгарии, Сербии, Греции и Черногории, их «реконкиста» балканских территорий, банкротство турецкой военной стратегии[838], заставили партнеров России по Антанте скорректировать свою политику в отношении балканских государств. Так, по признанию Ч. Гардинга, с 1910 г. вице-короля Индии, он не ожидал того, что сербы и греки когда-нибудь смогут превзойти турок[839]. В разговоре с германским поверенным в делах в Лондоне Р. фон Кюльманном Грей заявил, что британское общественное мнение ни при каких обстоятельствах не одобрило бы отнятие у балканских государств территорий, которые они добыли своим оружием[840]. Эта позиция нашла отражение в речи, произнесенной премьер-министром Г. Асквитом в лондонской Ратуше: «Союзники не должны быть лишены плодов своих побед, которые им достались столь дорогой ценой»[841]. Таким образом, Уайтхолл на официальном уровне санкционировал территориальные изменения на Балканах.
Париж отреагировал на громкие победы союзников призывом к великим державам руководствоваться принципом «абсолютной незаинтересованности» при посредничестве между воюющими сторонами[842]. В сложившихся условиях, как констатировалось в официозной «Тан», не могло идти речи о сохранении статус-кво на Балканах[843]. Французская пресса призывала Турцию «склониться перед неизбежностью»: признать потерю европейских территорий[844].
«Балканское Рисорджименто» приветствовалось и в Италии[845]. Пожалуй, на этом фоне наиболее красноречивой и неожиданной выглядела позиция Германии. Вильгельм II, взиравший на боевые подвиги балканских союзников как на успешно пройденное «квалификационное испытание», заявил, что никакой «европейский синод» не сможет их остановить[846]. Британские, французские, германские и итальянские дипломаты констатировали появление на Балканах нового центра силы, который начинал приобретать все большую значимость в их внешнеполитических калькуляциях. Так, Вильгельм II, вопреки всем страхам австро-венгерских политиков, видел в Балканском союзе «седьмую великую державу» и ратовал за ее присоединение к Драйбунду и формирование «Четверного союза»[847].
Австро-Венгрия продемонстрировала иное понимание ситуации. Берхтольд настаивал на том, что условия предварительного мирного договора между балканскими союзниками и Турцией должны базироваться на Сан-Стефанском прелиминарном договоре. Это предполагало возращение практически всей территории, отвоеванной балканскими государствами, в состав Османской империи[848]. В Лондоне осознавали неестественность подобной ситуации и сопутствующие ей серьезные осложнения. В связи с этим британский посол в Берлине заметил: «Я сочувствую бедным добрым туркам, но как будет ужасно, если вся история, которая сейчас, очевидно, близка к завершению, начнется заново»[849].
Триумф балканских союзников и разгром турецкой армии означали крах регионального порядка, базировавшегося на постановлениях Берлинского трактата 1878 г., а также необходимость выработки новых принципов политической организации региона. Вопрос о перекройке карты Балканского полуострова являлся не просто событием регионального масштаба, но и разрастался до общесистемного уровня, затрагивая интересы великих держав. Он имел два аспекта[850]. Во-первых, остановка болгарской армии на подступах к Константинополю автоматически поднимала вопрос о его статусе и связанную с этим проблему будущего азиатских провинций Турции. Во-вторых, возможность выхода Сербии к Адриатике и намерение Австро-Венгрии остановить это движение силовыми методами, а также австро-сербский и австро-черногорский конфликты из-за разграничения Албании, по оценкам современников, грозили вылиться в общеевропейскую войну.
Успешные операции болгарской армии во Фракии и осада Адрианополя воспринимались очевидцами как марш-бросок на Константинополь, причем это были не отвлеченные спекуляции и прогнозы по поводу дальнейшего развития событий, а вполне реальная перспектива. Беспорядочное отступление турецких войск, как предполагалось, создаст панику в крупнейших городах Османской империи, что в итоге приведет к анархии. Британским посольством в Константинополе, генеральными консульствами в Салониках, Смирне и Бейруте, а также командующим средиземноморским флотом были разработаны подробные планы обеспечения безопасности соотечественников, а в случае чрезвычайной ситуации – варианты их эвакуации[851].
По воспоминаниям сотрудников британского посольства и резидентов в Константинополе, они со дня на день ожидали вступления болгарских войск в турецкую столицу[852], что тотчас, как доносил Лоутер, будировало проблему Проливов и возможную интервенцию со стороны России[853]. Часть британского истеблишмента признавала справедливость российских притязаний (по словам Никольсона, «Константинополем могли владеть только турки или русские»). Заместитель статс-секретаря по иностранным делам критиковал выдвигавшуюся британскими политиками идею нейтрализации Константинополя: он считал этот проект не просто сопряженным со многими сложностями, но нереализуемым на практике[854]. Примечательно, что принятая Комитетом имперской обороны в феврале 1903 г. точка зрения на проблему установления русского контроля над Константинополем и Проливами (их защита не составляла первостепенного интереса Англии) на момент
