В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

С подписанием 30 мая 1913 г. в Лондоне мирного договора между Болгарией, Сербией, Грецией и Черногорией с одной стороны, и Турцией – с другой, были подведены итоги Первой балканской войны. На место Берлинского урегулирования 1878 г. пришло Лондонское 1913 г. И Берлинский трактат, и Лондонский мирный договор носили системообразующий характер на уровне региона, однако они базировались на совершенно разных принципах, что свидетельствовало о трансформации Балканской подсистемы. В отличие от 1878 г., в 1912–1913 гг. представители балканских государств хотя и не были допущены на заседания послов великих держав, но участвовали в работе мирной конференции. На этот раз документ, фиксировавший расстановку сил в регионе, был подписан не шестью великими державами и Османской империей, а представителями Османской империи и балканских государств. И если Берлинский трактат предусматривал сохранение ряда балканских территорий в составе Османской империи, то в Лондонском мирном договоре, напротив, констатировалось ее «вытеснение» из региона: за Турцией оставался лишь узкий участок восточной Фракии, граница которого проходила по линии Энос-Мидия. Таким образом, с победой балканских государств был устранен один из главных дестабилизирующих факторов Балканской подсистемы. Как показали события Первой балканской войны, заключение военно-политических союзов являлось одной из эффективных форм реализации малыми странами своих национальных интересов[891].

Однако иностранные наблюдатели воспринимали существовавшую конфигурацию балканских акторов и расстановку сил в регионе как временное явление[892]. Инкорпорация в состав местных государств территорий, заселенных другими народами, а также их стремление пересмотреть в свою пользу результаты кампании 1912–1913 гг. и вследствие этого рост националистической пропаганды превратились в источник потенциальных конфликтов на Балканах. В регионе оформилось несколько очагов напряженности: Македония, где набирал силу болгаро-сербский и болгаро-греческий антагонизм, Южная Добруджа, являвшаяся болевой точкой во взаимоотношениях Болгарии и Румынии. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов реваншизм младотурок.

Неверно было бы утверждать, что в период балканского кризиса воздействие держав на перестройку подсистемы было сведено к минимуму и ограничивалось лишь посредническими функциями. В принципе создание независимой Албании явилось следствием компромиссов и договоренностей шести великих держав, которые брали на себя ответственность в определении ее границ и формировании государственных структур. Балканские игроки, главным образом Сербия и Греция, воспринимали Албанское княжество как «инородный» элемент в регионе, последнее же полагало, что соседние государства в ходе войны присоединили к себе «чисто» албанские земли (например, Косово). В итоге конфликт, существовавший между албанцами, сербами и греками, проживавшими в Османской империи, с изменением политического ландшафта в регионе вышел на новый уровень. Поддерживая независимость Албании, державы Тройственного союза, Австро-Венгрия и Италия, «резервировали» за собой дополнительный повод для вмешательства в дела региона.

В период балканского кризиса 1912–1913 гг. Британия выступала в качестве медиатора. Выбор Лондоном такой роли, как справедливо отмечает ряд исследователей, обусловливался его стремлением сохранить за собой функции балансира системы международных отношений, а также продемонстрировать надблоковость своих позиций, что означало отказ от жестких обязательств перед партнерами по Антанте[893]. Однако, на наш взгляд, существует и другое объяснение поведения Великобритании. Ни в Берлине, ни в Лондоне не собирались ввязываться в общеевропейскую войну из-за локальных споров, которые представляли для них третьестепенное значение. Англия полагала, что, позиционируя себя в качестве беспристрастного посредника на лондонском совещании послов, т. е. не ассоциируя себя с одним из партнеров по Антанте (Россией), она выказывала склонность к «разрядке» отношений с Германией. Таким образом, Лондон сигнализировал Берлину, что в условиях потепления англ о-германских отношений у последнего отпадала необходимость в безоговорочной поддержке его ключевого союзника, что должно было побудить германское правительство оказать умиротворяющее влияние на Австро-Венгрию. В этом случае существенно снизился бы риск австро-русского военного столкновения. Следовательно, устранилась бы дилемма поддержки России в этом конфликте (как отмечалось, отказ Лондона солидаризироваться с Петербургом был бы губительным для Антанты). Как ни парадоксально это звучит, но отчасти сотрудничество с Германий в период балканского кризиса рассматривалось Лондоном как способ «спасения» англо-русской Антанты. Высокопоставленные чиновники Форин Оффис продолжали рассматривать «согласие» с Россией при всей его противоречивости как один из краеугольных камней британской внешней политики[894]. Однако на этот раз, в отличие от более раннего периода (например, Боснийского кризиса), Лондон считал нежелательным обострение балканской проблемы.

§ 3. От Бухареста до Сараево: новая расстановка сил на Балканах и сворачивание британской вовлеченности в дела региона

Победа балканских союзников над Турцией не вела к автоматической нормализации обстановки в Юго-Восточной Европе. Выстраивание нового регионального порядка на Балканах было длительным многофакторным процессом, в котором взаимодействовали внутренние импульсы и внешние влияния. Великобритании предстояло определить степень и форму своего участия в этом процессе.

Переформатирование Балканской подсистемы обозначило перед Лондоном два взаимозависимых вопроса. С одной стороны, речь шла о модификации места региона во внешнеполитической стратегии Великобритании, с другой – о влиянии фундаментальных изменений в Юго-Восточной Европе на внешнюю политику Англии в свете традиционно тесного переплетения балканских, ближневосточных и европейских проблем. И, наконец, Лондону предстояло оценить последствия балканских трансформаций для геополитического равновесия.

Европейские наблюдатели, как, например, британский посол в Константинополе Дж. Лоутер, характеризуя ситуацию на Балканах, отмечали, что великие державы «еще натерпятся неприятностей от балканских государств и будут жалеть об уходе турок» из Юго-Восточной Европы[895]. Такой вывод кажется вполне закономерным в контексте недавних региональных пертурбаций. Балканы и прежде отличались политической нестабильностью. Однако в условиях возникавших кризисов, которые в большинстве своем были вызваны упадком Османской империи, великие державы вели диалог в первую очередь с Портой. Заставляя султана принять ту или иную программу реформ, они исходили из того, что ее реализация в силу разных обстоятельств ложилась на плечи турецкого правительства. Кроме того, Порта несла ответственность за урегулирование конфликтов между представителями различных этноконфессиональных групп, проживавших на территории Османской империи. С исчезновением турецкой власти с Балкан был решен только один из аспектов македонского вопроса: сербо-болгарские и греко-болгарские противоречия продолжали существовать. Теперь великим державам в ходе урегулирования этой проблемы предстояло иметь дело не с одной лишь Турцией, а с группой балканских государств, что, несомненно, усложняло процесс. До войны 1912–1913 гг. политика великих держав на Балканах (за исключением, пожалуй, Австро-Венгрии) по большей части определялась спецификой их интересов в Османской империи, потом – стремлением вовлечь местные государства в орбиту влияния того или иного блока, что требовало выработки новых правил «игры» в регионе.

Лондонский мирный договор 1913 г., подготовленный шестью великими державами, носил самый общий характер. В нем отсутствовали пункты, касавшиеся новых государственных границ на Балканах: каждый из союзников должен был подписать отдельный мирный договор с Турцией; им также предстояло договориться между собой о распределении завоеванных территорий. Такое намеренное дистанцирование великих держав от деликатного вопроса территориального размежевания