Хоровод воды - Сергей Кузнецов

– Привет!

– А, – говорю, – это ты? Привет, – говорю, – давно не виделись, как дела?

– Нормально, – отвечает. И собирается дальше идти.

– Послушай, – говорю, – как тебя зовут-то? Я чего-то забыл.

А она отвечает: Лена, – и уже внутри.

Ну, я достал «Приму», облокотился о кирпичную стену, закурил. Минут через пятнадцать гляжу – назад идет.

– Лена, – говорю, – может, сумочку донести? Так сказать – проводить?

– Не надо, – отвечает, – я на машине.

И ключи из кармана достает. Нажала кнопочку, что-то сбоку у меня пипикнуло, она сумки в багажник, сама – за руль.

– Увидимся еще, – говорит. – Может, у меня к тебе дело какое будет.

Улыбнулась – и уехала.

Машина у нее хорошая, иномарка.

Дело? Очень интересно.

Я «Приму» докурил, пакет подхватил и домой пошел.

Не похожа она, кстати, на тропаревских алкоголиков. Личико больно чистенькое. Хотя, говорят, азиаты по-своему стареют. Спиваются, вероятно, тоже.

Если бы я сегодня пьяный был, тогда все понятно. Когда я пьяный, и не такие вещи случаются. Когда я пьяный, Бог мной любуется, я говорил уже. Но так, средь бела дня, на трезвую голову, московской весной выходит из машины девушка моей мечты, говорит мне привет, а потом роняет увидимся еще, будто знает, что никуда я не денусь, так, вероятно, и буду здесь стоять, подпирать стену, ждать, пока у нее дело какое будет.

Хорошо, я подожду. Вернемся пока к деду Григорию, который был хороший человек, но в один прекрасный день, наслушавшись Би-би-си, вышиб себе мозги.

Что я о нем знаю? Собственно, почти ничего. Мама и бабушка о нем толком не говорили, фотография сохранилась всего одна, висит у мамы дома, на видном месте.

Бабушка вообще не любила вспоминать прошлое. Даже о том, что у нее до мамы была еще одна дочка, я узнал почти случайно – нашел коробку со старыми фотографиями, спросил: А это мама маленькая? – и бабушка ответила сердито: Нет, это моя старшая, Полина. Она умерла в блокаду.

Фотографий у нас дома вообще не любили. Я часто думаю, что задним числом пытаюсь нарисовать собственный семейный альбом. Только получаются не люди, а знаки людей: папа, мама и дядя Саша, нарисованные в углах треугольника. Дедушка Миша и бабушка Марфа совсем-совсем бледным контуром. Просто – бабушка и дедушка, в стиле детской книжки. Этакий детгизовский период Кабакова и Пивоварова.

Кого бы я хотел нарисовать, так это тетю Лиду. Пусть она стоит, опираясь на палку, на кухне своей одинокой квартиры на Васильевском острове. Или, еще лучше, памятником на аллеях Летнего сада, где она любила гулять.

Опираясь на палку, вышагивала по дорожкам Летнего сада, расспрашивала меня про учебу, потом – про выставки и картины. Хмурилась недовольно: она вообще не одобряла искусства.

Я видел тетю Лиду, говорил с ней – но все равно не могу представить, что значит – выжить в блокаду. Впрочем, я не могу представить, что значит – прожить девяносто лет, пережить революцию, Большой Террор, войну и голод, пережить всех сверстников, никогда не иметь ни мужа, ни детей.

Наверное, все, что я знаю о своей семье, я знаю от тети Лиды.

Хотя что я знаю? Был у меня папа – и бросил маму. Был у меня дедушка – и застрелился. Разве что бабушка умерла тихо-мирно своей смертью в восемьдесят пять лет, на полгода пережив сестру.

Если бы тетя Лида была жива, она рассказала бы мне, почему мой отец бросил мою мать, причем тут хороший человек дед Григорий. Рассказала же она когда-то о маленькой Полине, про которую никто никогда не говорил в нашей семье.

Да, весной 1941 года бабушка вместе с дочкой приехали в Ленинград погостить у Лиды, бабушкиной старшей сестры. Она ведь и сама была из Ленинграда. Потом война, блокада – и не успели уехать. Очень многие не успели, никто ведь не говорил: надо бежать. Наверное, боялись паники.

Говорят, очень много детей осталось в Ленинграде. Маленькая Полина тоже осталась – и умерла.

А бабушка выжила. Она была сильной мужественной женщиной – не только потому, что пережила голод и смерть ребенка. Настоящее мужество – это родить еще раз, в сорок лет, в 1950 году.

Тогда на свет и появилась Леночка, Лёля, Елена Григорьевна Борисова – моя мать.

57. 1942 год. С утра просыпаешься бодрым

Я не могу представить, что значит выжить в блокаду. Не могу представить блокадную жизнь. Дистрофию, пайки по сто двадцать пять граммов, очереди, озлобление, отупение, трупы на улицах, обледеневшие рельсы, остановившиеся трамваи, налеты, проруби, голод, голод, голод.

Что я знаю о голоде? Даже когда не было денег, я не голодал. Я быстро стал модным художником, халявная еда на вернисажах, все такое. Ничего я не знаю о голоде. О жажде, о похмелье, о тошноте, которая выворачивает наизнанку, о запахе собственной желчи, которую выблевываешь себе под ноги, о головной боли, о трясущихся руках, пене на губах, белой горячке – да, знаю. О голоде – ничего.

Разве что – одно стихотворение:

Так начинается голод:с утра просыпаешься бодрым,потом начинается слабость,потом начинается скука,потом наступает потерябыстрого разума силы,потом наступает спокойствие,а потом начинается ужас.

Говорят, это Даниил Хармс. Он умер в психбольнице во время блокады. От голода, как маленькая Полина.

Стихи эти он, конечно, написал раньше – еще в тридцатые.

В счастливое довоенное время.

Давным-давно в страшном заколдованном городе жила-была маленькая девочка. Жила она с мамой и тетей, и всем им было очень страшно.

В этом городе на улицах стояли дома без стен, так что видно было все комнаты, даже спальни. Но в этих домах никто не жил.

Черное небо над городом было расчерчено прямыми лучами белого света. С этого неба на город падал белый-белый снег. В этом небе летали огромные надувные шары, похожие на летающих бегемотов.

Иногда с этого неба падали бомбы.

Однажды девочка увидела, как осколок бомбы попал человеку прямо в голову, проломил черепную кость и застрял в мозгу. Но человек не упал. Нет, он только пошатнулся от страшного удара, вынул из кармана платок, вытер им лицо, залепленное кровавыми мозгами, и, повернувшись к девочке, сказал:

– Не беспокойтесь, Полина: у меня была уже прививка. Вот видите – у меня в правом глазу торчит камушек. Это тоже был однажды случай. Я уже привык к этому. Теперь мне все трын-трава!

И с этими словами мужчина надел шляпу и ушел куда-то в сторону.

Странно, что ни мама, ни тетя Лида не увидели этого человека с камушком в правом глазу, хотя стояли совсем рядом с Полиной.

Вот такой это был заколдованный город.

А еще в этом городе на высоком холме стоял деревянный сарай, но девочка знала, что это – волшебный холм. Внутри него спрятана несокрушимая скала, а в сарае ждет своего часа чудо-всадник. И когда придет время, доски опадут, конь встанет на дыбы, и всадник расколдует страшный город.

Люди в этом городе ложились спать прямо на улице. Потом их спящими клали на волокуши и увозили куда-то. Иногда девочке самой хотелось лечь поспать в сугроб, но мама не давала и ругалась.

Когда девочка спала, ей снились странные сны. Однажды ей приснился человек, который ел котлеты.

Он ел, и ел, и ел, и ел, и ел, покуда не почувствовал где-то в желудке смертельную тяжесть.

Тогда, отодвинув коварную пищу, он задрожал и заплакал.

В кармане его золотые часы перестали тикать.

Волосы вдруг у него посветлели, взор прояснился.

Уши его упали на пол, как осенью падают с тополя желтые листья, – и девочка проснулась.

В заколдованном городе совсем не было еды.

В заколдованном городе по опустевшим ночным улицам бродили людоеды. Мама и тетя Лида шепотом говорили о них, когда думали, что девочка спит. Но Полина и так знала: людоеды воруют маленьких детей и едят. Потому что маленькие дети – очень вкусные.

А другие люди едят камни. По ночам они выползают на улицу и глотают куски мостовой или стены домов. Поэтому по утрам всюду были ямы и все больше и больше домов стояли без стен.

Но девочка не ела камни, она знала, как это опасно. Чтобы случайно не забыть, она даже сочинила выражение «Кавео», что значило «Камни внутрь опасно». «Кавео» легко запомнить, и как потребуется, так и вспомнишь сразу.

А однажды девочке приснился сон, будто она плюнула в чашку с водой и вода сразу почернела. Она сощурила глаза и пристально посмотрела в чашку. Сердце ее забилось, и вдруг что-то большое и темное пронеслось за окном. Это была собака, она села, как ворона, на крышу противоположного дома. Девочка снова посмотрела в чашку. Вода была очень черна.

Но тут собака влетела в окно, легла у ног девочки и заснула.

Собак в заколдованном городе не было. И кошек тоже не было. И даже птиц почти не осталось.

Девочка очень хотела увидеть во сне птиц и зверей: веселых чижей, бульдога и таксика, гуляющего по улице тигра, четырех мышат, что плывут на кораблике, и кошку, которая умеет летать на воздушных шарах. Но вместо этого ей снилось, как один человек засунул в чемодан мертвую старуху, а другой человек, совсем слепой, полез на помойку и там его укусила крыса.