Филарет – Патриарх Московский - Михаил Васильевич Шелест
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот исполнил приказ и закрылся подносом как щитом. Я подал царю другой нож, вынутый из другого «кармана».
Царь снова взвесил нож на руке и метнул его от груди, крутнув одним предплечьем. Нож и сейчас воткнулся довольно глубоко, и пробил поднос на сквозь, но не «прошил», как первый.
— Славные ножи. И мне такие сделаешь.
Я пожал плечами.
— А сбруя? Что за сбруя?
— Не в лад тут за столом рубаху снимать, государь. Позволь в другой раз показать? Ничего там интересного нет. Как у коня перевязь, только к ней ножны крепятся.
Царь махнул рукой.
— Другой, так другой. Ты чего, душа моя? — обратился царь к царице, продолжавшей прижимать ладони к губам, но из её глаз катились слёзы.
Царица, словно очнувшись ото сна, вздохнула, выдохнула и промокнула глаза рукавом платья.
— Какие вы дурные, человеки[21]. Ты, мой государь, сейчас едва жизни не лишился, а туда же, ножи кидать. Да в уме ли ты, государь? Или так в голову кровью ударило?! Спас он тебя, ты понимаешь? От смерти спас! А тебе хоть бы что! Будто так и надо!
Иван Васильевич нахмурился, но не по злобе, а явно задумался.
— А ведь и впрямь! Шило твоё заблудило мысли мои. Хотел поблагодарить и… Да это он меня заболтал! — воскликнул царь. — Ботало у него не примотано.
Государь засмеялся и, встав из-за стола, поклонился и сказал:
— Спаси тебя Бог, Федюня, как и ты спас меня только что. Век буду помнить, не забуду.
— Да, ладно, — махнул я рукой. — Вот умер бы ты, государь, и что бы я без тебя делал? Что бы мы все без тебя делали?
Царица всхлипнула и тихонько шмыгнула носом.
Я встал и, поклонившись ему в ответ, сказал:
— Спаси тебя Бог, государь. Живи долго. Но, Бога ради, не грузи ты своё сердце чужими скорбями.
Я махнул рукой и все слуги из столовой чинно удалились.
— Извини, государь, что распоряжаюсь в твоих палатах, о не следует им греть уши, когда ты говоришь о делах государства. Хотел тебя попросить… Понятно, что ты радетель над землёй русской, но ведь велика страна твоя и становится всё больше и больше. И дальние окраины ты пока не можешь заставить жить по твоему закону. Заставишь, в конце концов, но не сразу, через войну, через разор. Ну, так и тут в Московии. Не хотят миром, заставь. Но ведь для всего нужно время. Радей над землёй своей по силе своей. А сила твоя — от ближних людей, уверенных в защите твоей. Забери все богатые земли и защищай их. Зачем тебе этот сраный Полоцк? Любая война — разорение для крестьян. Прекрати войну в Ливонии. Остановись на том, что уже взято. Пусть поляки со Шведами воюют. Тебе эта война не принесёт ни славы, ни богатства. За Урал-камнем лежит Сибирское ханство, а далее — другие земли, и нет тем землям ни конца ни края. Как и богатств, что в них находятся: золото, серебро, железо и другие руды, соболя, масло земное. Зачем тебе нищая Польша и Ливония? Камень алатырь? Да, бог с ним! Это простая засохшая смола. Её на хлеб не намажешь! А в Сибири и дальше такие богатства, что и англичане, и голландцы туда лыжи свои навострили. Вот что забирать под свою руку надо и беречь, как зеницу ока. Вот за что переживать надо! Как защитить хана Едигера от Кучума! Ведь через два-три года Кучум победит Едигера и захватит Сибирское ханство, а потом пойдёт разорять Пермь. За ним поднимутся ногайцы и черемисы. А всё твоё шестидесятитысячное войско и сто тысяч крестьян обозных останутся в болотах Ливонии. Дыши глубже, государь и крепче разотри уши. Второго удара ты не перенесёшь.
Царь на меня «дулся» до следующего утра. Вечерние иголки царице я ставил в её спальне без его присутствия. Пропальпировав точки-глашатаи, установил, что наиболее болезненной является точка меридиана печени, а значит в нём имеется значительный переизбыток энергии. Зато меридианы почек и кишечника нуждались в стимуляции. Не став «излишествовать», я воткнул иглы только в эти три меридиана.
Причём царица попросила не погружать её в сон. Она с любопытством следила за моими манипуляциями над её обнажённым телом, особенно, когда я пальпировал точки-глашатаи. Некоторые из двенадцати точек находились очень близко к интимным зонам. Например точка-глашатай мочевого пузыря находится чуть выше лобка на два пальца, тонкого кишечника на четыре. Ну и все другие находятся именно на передней части тела, а мне приходилось поглаживать и надавливать на них, иногда приподнимая грудь, прислушиваться к их теплу.
Короче, то ещё испытание целомудренности я устроил для царицы. Поначалу мне было сложно смотреть на идеальное тело Анастасии, но сконцентрировавшись на диагностике, я абстрагировался от эротических иллюзий абсолютно. Только услышав тихий вздох, я заметил, что её дыхание стало прерывистым, а тело несколько раз конвульсивно дрогнуло, а потом расслабилось.
Сделав вид, что не заметил произошедшего, я глянул в её порозовевшее лицо, сказал: «всё понятно», воткнул в царицу иголки и опустил полог.
— Лучше бы ты меня усыпил, — прошептала Анастасия из-за полога.
— Сама не захотела. Скажешь усыпить — усыплю.
— При Иване обязательно усыпляй, ибо порубит он нам головы, Федюня.
— Да, — подумал я, вздыхая, — ещё пара таких сеансов и не сносить мне головы. Надо что-то придумать…
— Нельзя тут усыплять. Ты должна чувствовать боль и говорить, на сколько она сильна.
Мой взгляд скользнул по «тётушкиной» спальне и наткнулся на кафедру с перьями. Там же нашлись и чернила. Вот оно, — подумалось, — спасение.
На следующее утро меня пригласили в царскую опочивальню. Царица томно возлежала на подушках, и очень неплохо выглядела. Иван Васильевич тоже был бодр и поедал, судя по запаху, мясной пирог, запивая его каким-то горячим взваром. Он сидел за небольшим кухонным столом на четыре персоны.
— Заходи, делай дело и садись. Разговор есть, а под него желательно есть, — скаламбурил государь.
— Хотел тебя попросить, государь.
Иван Васильевич напрягся и, положив кусок пирога на скатерть, покрутил головой.
— Я уже опасаюсь твоих просьб. Вчера едва до цугундера не довёл, своим: «хочу попросить».
Царь передразнил меня, повысив тембр до «детского».
— Неужели у меня такой противный голос? — спросил я. — Буду работать над собой.
Иван Васильевич захихикал.
— Вот и сейчас. Вроде и про себя дурное сказал, а почему-то мниться мне, что это ты меня дразнишь. Ладно! Проси уж!
Я снова начал:
— Хотел попросить тебя, государь,
