Вишенки в огне - Виктор Бычков

– Нет! – решительно ответил Сидоркин. – Я сам! Там, в отряде, я должен буду соблюдать дисциплину, кому-то подчиняться, перед кем-то отчитываться – что да как. А так я сам себе командир. Это моё право, так и передай Лосеву. Прощай!

Потом вдруг на полдороги обернулся, подозвал к себе священника.

– Ты, вот что, Петя, – доверительно заговорил, касаясь руками рясы. – Прости, что я так… И по имени… Учти, если что, найди Прибыткова Кирилла Даниловича… С ним всё… Свой человек, кремень… Прощай!

Батюшка ещё долго стоял у колодца, смотрел, как решительно уходил бывший староста деревни Слобода, сын председателя колхоза в Вишенках, бывший первый комсомольский активист и бывший политический заключённый, лишённый в правах – «лишенец» Сидоркин Пётр Пантелеевич.

– Да-а, жи-и-изнь, – только и смог произнести священник, осенив крестным знамением уходящего гостя. – Храни тебя Господь.

Сидоркин направлялся к Прибытковым. Поговорит с Кириллом Даниловичем, и всё! Дальше – неизвестность, но она не пугала его, знает, на что идёт. Осознанно выбрал этот путь, выстрадал и не свернёт никуда.

Он уже принял решение, и никто не в силах, не в праве остановить его, отговорить, убедить в обратном. Он будет мстить! Это решено! Безоговорочно! Один! У него уже есть опыт, когда выходил с винтовкой, вот и теперь продолжит это дело, благо, сама винтовка спрятана за речкой в подлеске. Она надёжная, верная, ещё ни разу не подводила. В отличие от людей, она верна и преданна.

Надеяться на помощь партизан не станет, это его горе и это его месть. Тут не должно быть помощников, свидетелей. Он остаётся один-на – один со своим горем и со своей местью. Зачем свои проблемы перекладывать на чужие плечи? И он не слабак. Это кому-то могло показаться на первый взгляд, что он сдал, опустил руки. Не-е-ет! Это не так. Да, боль в сердце, душевные страдания, терзания останутся с ним до конца, до последнего дыхания он будет помнить о своих детках, о жене, о их муках… Это его личный крест, и нести эту ношу будет сам, какой бы трудной и тяжёлой она не была. И мстить будет лично!

Снег почти сошёл с полей, только в кустах, в лесу ещё лежал ноздреватыми сугробами, да и то за день под весенним солнцем и они исходили ручьями, к ночи становились меньшими, всё быстрее и быстрее сливаясь с землёй. На открытых солнцу проплешинах уже зеленью отдавала первая трава, в воздухе пахло сыростью, оттаявшей землёй.

Мужчина рыскал по округе, как волк, выискивая жертву. Одичал и сам стал походить, уподобился зверю не только в ненависти к врагам, но и своим внешним видом напоминал быстрее дикого человека, первобытного, чем человека разумного, современного. Длинные, немытые волосы свисали патлами. Давно небритая щетина превратилась в кудлатую, неряшливую бороду. Солдатский котелок, фляжка, пистолет в кобуре на ремне сбоку, сапёрная лопатка в чехле, винтовка с торбой за плечами, скатавшаяся кроличья шапка, грязные кирзовые сапоги и изодранные ватники с такой же телогрейкой, палка с рогатиной на конце дополняли его вид. Лишь раз в неделю приходил в колок, что напротив Иванова брода через Деснянку, долго лежал в кустах, высматривая, определяя для себя степень опасности. Только потом забирал кем-то оставленную заранее, подвешенную в расселине сожжённой молнией осины торбу с сухарями, шматом сала, горстью патронов к винтовке и снова исчезал в неизвестном направлении. Иногда в торбе находил шанежки, жёлтую головку сахара с детский кулачок, чистое исподнее бельё, коробок немецких спичек, завёрнутых в пергамент, свежую буханку хлеба. Тогда странная гримаса искажала лицо, человек то ли усмехался, то ли удивлялся, но откуда-то изнутри его тела вырывалось что-то наподобие хрюканья, глаза загорались точно так же, как и в тот момент, когда он видел сражённого выстрелом врага. Никогда не ночевал на одном и том же месте, как никогда не организовывал и засады с одного места. Всегда для этих целей выбирал новое, новый способ, с каждым разом всё более изощрённый, надёжный, верный. Весь приклад винтовки изрезан мелкими зарубками, что оставлял человек после каждого удачного выстрела. Оптический прицел аккуратно замотан шинельным сукном, перевязан бечёвкой. Видно, что к оружию мужчина относиться очень бережно, особенно к прицелу.

Ему нравилось пристраиваться в тыл к наступающим на партизан немцам, и сзади спокойно расстреливать ненавистных врагов. То заходил с флангов, он это проделывал уже не один раз, но, видно, немцы тоже раскусили его тактику, пришлось искать другой, более надёжный способ уничтожать фашистов.

Гордится ли он собой? Нет, он над этим не думал и не думает. Он просто мстит! Однажды дал слово своим родным, поклялся отомстить за их жуткую, страшную смертушку. И не отступит от данного обещания. Не делай этого, как бы он тогда жил? Как бы смотрел людям в глаза? Как бы чувствовал себя? Как бы прислушивался к своему сердцу, к душе? Себя ведь не обманешь, как не крути, как не лукавь. Там, на верху, души его родных людей, они всё-о – о ви-идят, они жаждут отмщения. И он, их отец и муж, не подведёт, выполнит их последние желания. Он не смог уберечь их живыми, значит, будет ублажать души мёртвым.

Сегодня в торбе нашёл листовку, где чёрным по белому написано, что в округе завёлся леший. Он объявлен врагом великой Германии и за его поимку, за его голову или указание точного местоположения немцы обещают коня, телегу, пять пудов пшеницы, полпуда соли и сто марок.

Прочитав листовку, мужчина задрал голову кверху, и впервые за последнее время его лицо озарила счастливая улыбка, слезой заблестели глаза.

– Во-о – от, теперь легше, слава Богу! Слышите, мои любимые?

Вам не полегчало?

Внизу казённого шрифта мелкими каракулями химическим карандашом была сделана приписка: «карла дагадываца аблаву будит делать шукай лесапилке. я».

– Ну – ну, – снова улыбка коснулась сухих, обветренных губ. – Я! Молодец! – и непонятно было, кому это адресовалось.

А земля подсохла, влага испарилась, сейчас стало намного легче передвигаться, укрываться в зарастающих полынью и лебедой полях. Даже одинокие кусты, не говоря уж о колках, подлесках надёжно скрывали человека, давая ему временный кров, пристанище, место для засады. Самая пора пахать да сеять, но некому. Вот и взялась земелька полынью да лебедой с сурепкою, а кое-где и крапива с чертополохом тянутся к солнцу. Будто сама земля без человеческих рук тоже решила внести свою лепту в борьбу с иноземным врагом, зарастала травой и бурьяном, спасая, укрывая бывших своих пахарей в их праведном деле защитников родной земли.

На днях человек набрёл на окопы, где прошлой осенью приняли бой отступающие красноармейцы. Собрал оружие, выкопал могилу, захоронил погибших солдатиков там же, в окопах, поставил крест. Восемь винтовок, несколько гранат, патроны перенёс в тайник, откуда раньше забирал оружие рыбак Мишка Янков и переправлял партизанам. Вот и сегодня с утра решил проверить: забрали оружие или нет? И ещё нужно было положить немецкий пулемёт MG с коробкой патронов к нему, две винтовки. Вчера он очень удачно расстрелял подвижный патруль на мотоцикле, который имел неосторожность углубиться по дороге в Руню.

Забрали, слава Богу. Значит, заберут и эти трофеи, что принёс сегодня.

Он уже отошёл на достаточное расстояние от тайника, как его насторожили звуки машин, что втягивались от шоссе Москва-Брест в сторону леса вдоль Деснянки по кромке прибрежного болота и колхозного поля. Прислушался: точно такие же звуки доносились и со стороны Борков. А он ещё вчера удивлялся: чего это немцы остались в Борках на ночь, не уехали в Слободу в казармы?

Из Слободы впереди ехал бронетранспортёр, за ним – пять крытых брезентом грузовиков. Мужчина пробежал с полкилометра, пока не увидел, как, растянувшись цепью, со стороны Борков солдаты с собаками прочёсывают местность: луг, редкие кусты лозы, липняки и березняки, что вперемежку раскинулись вдоль берегов Деснянки по обе стороны реки.

Присел, оглянулся назад: там тоже враги спешились, вытягивались цепью. Хорошо слышны лай собак, команды. Значит, облава, прочёска местности…

– Та-а – ак! – на лице человека застыла злая улыбка, глаза прищурились, в них загорелся такой же злой огонёк. – Та-а – ак! – повторил, пристально вглядываясь то в одну, то в другую сторону, крутил головой, соображал. – Та-а – ак! – в который раз произнёс одну и ту же фразу, ноздри хищно задёргались, плотно сжатые губы вытянулись в линию, глаза то и дело окидывали местность.

Знакомое состояние повышенной возбудимости заполнило собой естество мужчины. Это состояние всегда предшествовало опасности, когда на кон ставилась его жизнь и жизнь его врагов. Трусил ли он, боялся ли за себя? Как сказать. Смерти он не боялся. Он её жаждал! Но! Жаждал не фанатично, а очень и очень расчётливо. Он торговал жизнью! Продавал свою жизнь, обменивал её на жизни своих врагов. Выторговывал. Совершал сделку. Страшную торговую сделку, страшный обмен, доселе неведомый ни в одном учебнике по экономике. Ставки были очень большими, высокими: за себя он готов был выторговать как можно большее число врагов. Правда, согласия у противной стороны не спрашивал, но и о своём не говорил, а молча, с неистовством и настойчивостью обречённого шёл к своей цели. А цель у него была.