Вишенки в огне - Виктор Бычков

Агаша остановилась в недоумении: лента кончилась, холостой металлический щелчок затвора был подтверждением тому. Она встала, выпрямилась, непроизвольно поправив платок, потом наклонилась над ящиком с патронами, ещё успела ухватить ленту, потянуть на себя вверх, и в это время по колокольне от шоссе снизу ударил пулемёт. Последнее, что увидела матушка Агафья, так это разом перевернувшееся небо, что-то горячее и совершенно не больное вошло в живот, в грудь…

Партизаны отступили, ушли за речку кустами в сторону леса, командир приданного комендатуре пехотного батальона строил личный состав, принимал рапорты о боевых потерях. Санитарные машины стояли колонной, к ним то и дело подносили на носилках раненых. Похоронная команда рыскала по недавнему полю боя, разыскивала убитых, сносила тела к уцелевшей избе, что у шоссе. Майор Вернер не стал дожидаться результатов. Взяв с собой двоих солдат, пешком направился к церкви. Что-то тянуло его туда, где он был только что, буквально час назад. Что? Он и сам не знал, но чувствовал, что не пойди он туда сейчас, потом будет испытывать некий дискомфорт всю оставшуюся жизнь. Потому и пошёл.

Церковь так и стояла с наклонившейся маковкой после того июльского утра 1941 года, когда у её стены расстреляли священника отца Василия, матушку, красноармейцев.

И теперь лестница на звонницу залита кровью, свежей кровью. Рядом у стены лежат убитые немецкие солдаты. Комендант наклонился, чтобы лучше рассмотреть убитых. Не побрезговал, опустился на корточки, внимательно обследовал трупы солдат. Один лежал с посиневшим лицом, огромными гематомами на шее, другой – с размозжённой чем-то головой. Значит, одного удушили, задавили руками, а второму досталось чем-то тяжёлым по голове. Неужели один священник смог справиться с двумя взрослыми мужчинами, солдатами, специально подготовленными и вооружёнными людьми? Однако это так. Вот они, факты, лежат у его ног.

Сейчас майору понятно, почему не заработала огневая точка, на которую он возлагал особую надежду. Но не ожидал, что за пулемёт встанет духовное лицо, священник. А ещё неожиданней оказалась Агафья, Агашенька. Впрочем, он очень хорошо знал Россию и русских, чтобы сомневаться, подвергнуть сомнению те реалии, что открылись его взору. «Умом Россию не понять…» – эти слова поэта немецкий комендант майор Вернер очень хорошо усвоил за годы войны, прочувствовал, что называется, на собственной шкуре. Нет, он не удивился яростному сопротивлению немецкой армии всего советского народа с самого начала вторжения в СССР, почти всего… Иногда казалось, что нет в России ни единого человека, кто бы лояльно относился к ним, немецким солдатам и офицерам. Те же, кого он лично принимал на службу в полицию, кроме омерзения, никаких других чувств не вызывали. Майор Вернер был не на столько наивен, что бы слепо верить тому же Антону Щербичу, старосте деревни Борки, что якобы он зол на советы. Жадность, слепая зависть к более успешным, желание пристроиться по жизни как можно лучше, сытнее, и урвать для себя – вот истинные мотивы этих мерзавцев. Таким людям были совершенно безразличны идеологические соображения. Ими руководил один из смертных грехов – жадность, корысть. С таким бы успехом они пошли бы в услужение хоть Чингиз-хану, хоть чёрту лысому. А служба на стороне немцев в этом случае – средство для достижения этих целей. Так что, комендант скептически относился ко всякого рода проходимцам. И яростное сопротивление немецким войскам тоже предвидел. Он хорошо этот народ и знал. Как и любая нация, русские не лишены проходимцев, лодырей, авантюристов… Это помимо того, что истинные патриоты составляют основу, костяк нации. Впрочем, и другие народы устроены так же. А костяк у России очень прочный. Несгибаемый костяк, так утверждал отец коменданта старый Каспар Вернер, сломить который ещё никому и никогда не удалось и не удастся. Но где-то в глубине души его сын тешил, уже тешил себя мыслю о своём, о немецком, превосходстве. И это вопреки отцу, покойному Каспару Рудольфовичу Вернеру, его отцовского наказа сыну. Особенно такие головокружительные, приятно щекочущие немецкое самолюбие чувства стали развиваться после первых упоительных побед на восточном фронте. И на самом деле! Разве могут русские воевать так, как воюют его соотечественники? Разве мог знать отец о восточной компании? Но…

Майор вовремя одёрнул себя, не стал и дальше развивать мысль о превосходстве одной нации над другой. Правда, последние события на фронте кое-что изменили во взглядах офицера. Впрочем, почему – изменили? Ничто и ничего не изменилось, всё осталось именно так, как и должно быть, как и утверждал покойный отец: русские – сильная во всех отношениях нация, мужественная, свободолюбивая. Тогда он, молодой Карл, вроде и верил отцу, соглашался, и в то же время относился несколько скептически к его утверждениям. Мол, что взять со старика-отца, который фанатично предан России?! Любой человек имеет собственные странности. Вот и его отец не лишён их, этих странностей в своей безоглядной вере в Россию, в любви к ней. Точно так же фанатично предан фюреру, безоглядно верит в превосходство, в исключительность Германии дядя Отто Шварц. Каждому своё. Он, Вернер Карл Каспарович, не будет оспаривать эту прописную истину, оставляя каждому право выбирать свой путь, иметь своё мнение, пристрастие.

Судьбой ему было предписано знать и русских, и немцев. Вот здесь, у христианского храма, он вдруг осознал, что оказывается, правым был старый Каспар Рудольфович Вернер, а не он, его сын Карл Каспарович. Получается, сын-то и не знал русских, советских людей! Вот ведь как! А он-то думал о себе ого-ого как! Только оказались те знания-то поверхностными, зыбкими, призрачными, хотя мнил себя знатоком русской души, консультировал сослуживцев, слыл докой. Тут даже духовное лицо, которому-то оружие держать в руках не позволяет сан священника, и оно воюет с яростью настоящего патриота и солдата.

Вспомнился вдруг разговор в первые месяцы войны с предыдущим, расстрелянным здесь же настоятелем храма отцом Василием, когда старик утверждал, что вера во Христа, вера и любовь к Родине у русских людей неразделимы. Это, мол, есть суть русского человека. Мол, и за веру, и за Родину христианин идёт на смерть. Даже вспомнилась поговорка, что привел в тот раз священник: дуб от одного удара не падает. Да, судя по событиям на восточном фронте, «русский дуб» устоял. Мало того, гонит непобедимую армию фюрера «русская дубина» обратно в некогда великую Германию. Грустно осознавать, но и старый священник тоже оказался правым. Свежее подтверждение тому сегодняшний бой, поступок молодого батюшки и его жены. Что тогда говорить о других людях? О всей Красной армии?

Тяжело вздохнул, огляделся вокруг.

Сначала по старой деревянной лесенке комендант поднялся на колокольню. В луже крови рядом лежали настоятель церкви отец Пётр, уронив голову на грудь мужу, застыла матушка Агафья, Агафьюшка, которой так восхищался Карл Вернер. Любил ли он её, свою мадонну? Да, любил, и он не кривит душой. Только эти чувства как-то незаметно рассосались, постепенно выветривались с каждым прожитым военным днём здесь, в деревне Слобода, пока, наконец, не исчезли полностью. Это слепое неповиновение, неприкрытая ненависть и презрение местных жителей к нему, представителю оккупационных сил, к его соотечественникам, как-то медленно, помимо воли сменили в сознании коменданта любовь на ненависть, на ответное презрение. А как ещё прикажите думать, если почти каждый день приходится отправлять на историческую родину по нескольку гробов сразу?! Благо, стратегическая трасса проходит сквозь Слободу, и есть возможность отправлять погибших в Германию. Не будь такой возможности, пришлось бы образовывать немецкое кладбище здесь, вдали от родины. И было бы оно не маленьких размеров. Одни партизаны чего стоят. Он уже перестал держать в уме количество погибших подчинённых от рук лесных бандитов. А сколько раз он, майор Вернер был на грани смерти? Разве это не могло повлиять на его взгляды? Конечно!

Прав ли он, штурмбанфюрер СС в своей ненависти к бывшим соотечественникам? Быстрее всего – да. Да, он прав! Сейчас идёт война, страшная, кровопролитная. Это потом пусть историки с политиками раскладывают её по полочкам, разбирают по косточкам, определяя – кто прав, кто виноват. Потомки русских и немцев будут определять степень вины или праведности своих предшественников, своих предков, а не он, комендант, офицер, штурмбанфюрер СС. Это совершенно не его дело, да и не время забивать себе голову женщиной, флиртом, и, тем более, философствовать по поводу войны. Важно сохранить эту голову, которую он чуть-чуть не потерял то из – за любви к Агафье, а сегодня от рук самой женщины и её мужа мог лишиться, но, слава Богу, по счастливой случайности остался жив. Не хочется даже думать, что вот так, как он стоит у погибшей семейной четы, кто-то бы стоял, смотрел на мёртвого Вернера. Нет, только не это. Он боится представить себя в гробу или в луже крови, мёртвым. Не – е-ет! Только не это. Пока бог миловал, а там… Он солдат. А солдату загадывать наперёд не стоит. Сегодня ему повезло в очередной раз. Однако ему очень хорошо известно, что слишком шаткое, призрачное понятие о везении у солдата на войне, и жизнь у него имеет свойство улетучиваться призраком в небытие в любой момент.