Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

– Суши весла! – скомандовал Браун. – Крюк!

Баковый гребец втащил весло в шлюпку и схватил лодочный крюк. Браун тем временем подвел катер к пристани; стремительное течение Двины закручивалось у борта водоворотами. С набережной любопытствующие смотрели, как Хорнблауэр взбегает по каменным ступеням, сверкая на солнце звездой, эполетами и шпагой. За складами вдоль реки смутно различались большая площадь, каменные средневековые дома и острые шпили, однако сейчас некогда было разглядывать Ригу. Как всегда, британского коммодора встречал почетный караул с офицером во главе, а рядом высилась дородная фигура военного губернатора Риги, генерала Эссена[23].

– Добро пожаловать в город, сэр, – сказал Эссен. Он был балтийский немец, потомок рыцарей-меченосцев, захвативших Лифляндию в языческие времена, и по-французски говорил с тем лающим произношением, какое этот язык приобретает в устах эльзасцев.

Рядом стояла открытая коляска, две горячие лошади били копытами землю. Губернатор пропустил Хорнблауэра вперед, а сам залез следом.

– Ехать совсем недолго, – сказал он, – зато народ сможет на нас посмотреть.

Коляска запрыгала по булыжной мостовой; Хорнблауэру пришлось дважды поправлять съехавшую на бок треуголку, однако он старался сидеть прямо, как будто не замечает тряски. Люди на узких улочках с любопытством разглядывали седоков. Хорошо, что жители осажденного города увидят британского коммодора в парадном мундире. Это будет для них знаком, что Рига в этот трудный час – не одна.

– Дворянское собрание, – пояснил Эссен, когда кучер остановил лошадей перед красивым старинным зданием, вход в которое охраняли несколько часовых.

Внутри ждал прием: офицеры в мундирах, несколько штатских в черном, много женщин в бальных нарядах. Некоторых офицеров Хорнблауэр уже видел на утреннем совещании. Эссен начал представлять самых важных из тех, кого там не было.

– Его превосходительство генерал-суперинтендант Лифляндии, – сказал Эссен, – и графиня…

– Я уже имел удовольствие встречаться с графиней, – перебил Хорнблауэр.

– Коммодор был моим партнером за обедом в Петергофе.

Графиня все так же сияла красотой и живостью, хотя сейчас, стоя под руку с мужем, смотрела, быть может, не столь чувственно. Она присела с вежливым безразличием. Ее супруг был высок, худ и немолод, с обвислыми усами и часто подносил к близоруким глазам лорнет. Хорнблауэр поклонился, стараясь держаться так, будто в этой встрече нет ничего необычного, хотя на самом деле испытывал глупую неловкость. Однако сухопарый генерал-суперинтендант глядел даже с большим безразличием, чем его жена: другим явно льстило знакомство с британским флотским офицером, он же всем видом показывал, что для представителя царя и завсегдатая императорских дворцов этот провинциальный прием скучен, а почетный гость – персона малозначительная.

Хорнблауэр уже знал, как проходят русские торжественные обеды: закуски подают в качестве пролога перед основной трапезой. Он вновь попробовал водку с икрой, и приятное сочетание вкусов подняло волну воспоминаний. Хорнблауэр не удержался и глянул в сторону графини: та беседовала с несколькими важными офицерами. На миг их глаза встретились – всего на миг, но Хорнблауэр понял, что она вспоминает о том же самом. Голова у него немного закружилась, и он дал себе слово пить сегодня как можно меньше. Затем торопливо заговорил с губернатором.

– Как прекрасно подходят друг к другу икра и водка! – сказал он. – Они достойны занять место среди других сочетаний, открытых пионерами гастрономического искусства. Яичница и ветчина, куропатки и бургундское, шпинат и… и…

Он замялся, вспоминая, как будет по-французски «копченый окорок», и губернатор подсказал. Поросячьи глазки на мясистом красном лице зажглись живым интересом.

– Так вы гурман, сэр? – спросил он.

Остаток времени до обеда Хорнблауэру не составило труда поддерживать беседу: ему не впервой было говорить о еде с ценителем. Пришлось немного напрячь фантазию, расписывая экзотическую кухню Вест-Индии и Центральной Америки; по счастью, в последние полгода он вместе с женой вращался в богатых лондонских кругах и ел за многими прославленными столами, в том числе и на приеме у лорд-мэра, так что мог строить свои вымыслы на прочном европейском основании. Губернатор, как выяснилось, в военных походах не упускал случая знакомиться с кухней разных стран. Он ел в Вене и в Праге во время Аустерлицкой кампании, пил смоляное вино на Ионических островах; он экстатически закатил глаза, вспоминая фрутти ди маре в Ливорно, где был с войском Суворова. Баварское пиво, шведский шнапс, данцигский голдвассер – его превосходительство пил их все. Он ел вестфальский окорок, итальянские бекафико и турецкий рахат-лукум. Он завороженно слушал, как Хорнблауэр рассказывает о жареной летучей рыбе и тринидадской перечной похлебке. Наконец позвали обедать, и губернатор с большим огорчением прервал разговор, чтобы занять место во главе стола. Однако и там он постоянно обращал внимание Хорнблауэра на то или иное блюдо, подавшись вперед и говоря через двух дам и суперинтенданта Лифляндии, а после обеда попросил извинений за то, что они вынуждены встать из-за стола так скоро. Коньяк, к превеликому огорчению Эссена, пришлось допивать залпом: надо было ехать в балет, куда они опаздывали уже на час.

Эссен тяжело поднялся ко входу в театр, звеня шпорами и считая ступени длинными ножнами. Два капельдинера шли впереди, показывая дорогу, за Эссеном и Хорнблауэром следовали другие избранные: графиня с мужем и еще два сановника с женами. Капельдинеры распахнули дверь в ложу, и Хорнблауэр остановился, пропуская дам.

– Коммодор первый, – объявил Эссен.

Хорнблауэр вошел. Театр был ярко освещен, галерка и партер переполнены. Британского коммодора встретили громом рукоплесканий, от которого тот оглох и остолбенел. По счастью, инстинкт подсказал, что следует поклониться, сперва в одну сторону, потом в другую, – как будто он актер, подумал Хорнблауэр про себя. Затем кто-то сзади придвинул ему стул, и Хорнблауэр сел. Остальные уселись вокруг него, капельдинеры в зале принялись гасить лампы, оркестр заиграл увертюру. Занавес поднялся, явив нарисованный на заднике лес, и балет начался.

– Бойкое создание эта мадам Николя, – раздался в ухе пронзительный