Код Независимости - Галина Муратова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сходя вниз, лошадь осторожничала, спуск был довольно крутой. Но она все равно споткнулась, и Регина сразу отвела глаза от уходящей лошади. А вдруг это она навредила её, и так не очень уверенной, поступи? Было заметно, что лошадка была уже немолода, и всадница на ней казалась каким-то громоздким комодом.
Регине вдруг захотелось стащить её с лошади. И отходить этим же хлыстом — по лицу. Знатные были бы отметины.
И еще ей захотелось дотронуться до теплого крупа лошадки. Регина знала, что он теплый. Она чувствовала на расстоянии его невидимый жар.
Но лошадь уходила, а Регина так и оставалась на мостике. Только мелькали подковы.
Еще раз лошадь споткнулась на брусчатке, и Регина услышала:
— Спокойно! Цивилизация! Спокойно.
Это всадница говорила, и погладила лошадиную шею.
Регина не поверила своим ушам.
— Нет, ты это слышал? — спросила она у Михаила.
— Что?
— Цивилизация. Она так сказала.
— Ну, да. Имя такое у лошади. Красивая, — вздохнул почему-то Мишка.
А Регина вдруг заплакала. Со всхлипами, по-детски и громко.
Она бежала, по привычке, но плакала все громче.
Михаил бежал за ней, но сильно отстал.
Регина рыдала все громче, вспоминая четкие следы от хлыста на крупе лошади.
— Детка, что у тебя случилось? — тормознула её незнакомая женщина.
И Регине вдруг впервые захотелось остановиться с незнакомкой и рассказать ей и о лошади, и о себе — горемыке.
Но сзади её опять догонял Михаил, и она этого не сделала, пробежала мимо участливой возможной собеседницы.
Джинсовая тетрадь,
27 октября 2022
Предмет
Он был из рыжей латуни, нарядный, с рукоятью в виде королевской лилии. На вид ему было лет сто, а может и двести. Он был благородной латунной старости, легок, изящен, остёр. Столь редкий предмет, как нож для разрезания бумаги, к нынешнему цифровому укладу жизни, ну, совершенно был непригоден, поэтому сиротский вид его в антикварном отделе вызвал у Бориса порыв дружеской жалости, и он немедленно выкупил этот предмет.
Ему сняли нож с черного бархата витринного ящика, бережно завернули в нарядную упаковочную бумагу, и Борис вышел на улицу, совершенно довольный собой и своим приобретением. Он еще не знал, что будет делать с этим ножом, но уже знал ему цену, и вовсе не потому, что оплатил чек в магазине, а потому что смутно уже догадывался, кому он сможет подарить это нарядное, с лилией, сокровище. Конечно же ей, Паулине, дивной педагогине зарубежной литературы в его творческом вузе. Он подарит ей, она заценит, и поставит ему зачет. Не то, что бы это был откровенный подкуп. Просто Борис знал слабость Паулины, а также знал и о себе такую слабость, как полное нежелание читать Рабле, по которому его непременно она спросит. А он не любил этого Рабле. Потому и не читал. Не читал и не любил. Именно в таком порядке. Но объяснение такого порядка покажется любому педагогу невероятным, неприемлемым и наглым.
Поэтому Борис и возлагал на этот нож с аристократической рукоятью-лилией робкую свою надежду подарком этим отвлечь Паулину от ненужных, но возможных вопросов к нему во время зачета.
Он встретил Паулину в коридоре. Она, как всегда, была вольно и оригинально одета. Шла и читала что-то в своем телефоне.
Борис поздоровался и остановил её.
Она, как всегда, рассеянно и чуть ли не враждебно посмотрела на него.
— Почему не в аудитории?
Вместо ответа Боря протянул ей длинный узкий пакетик в нежнейшей розовой бумаге.
— С днем рождения, — соврал он.
Паулина вдруг смутилась.
— Откуда вы знаете? Как узнали?
Тут пришлось Борису опять соврать.
— Узнал в отделе кадров.
Паулина взяла пакетик.
— Тяжеленький! — только и сказала она, и они вошли в аудиторию.
До зачета был семинар по этому непрочитанному Рабле, и Борис занял позиции за дальним угловым столом, чтобы его сильно не тревожили.
Паулина села за свой стол, Борис видел, как она положила его подарок перед собой, собираясь его открыть и рассмотреть. Борис издали наблюдал за ней, ему очень хотелось увидеть ее реакцию на эту древность. Но тут пошли разные вопросы и ответы на них.
О розовом пакетике было забыто, а о Борисе — нет. Ему пришлось отвечать вязко и долго на вопрос о главной слабости Гаргантюа.
— Вы так и не прочли, — вздохнула Паулина, слушая лепет Бориса. — С зачетом пока повременим. Уж прочтите, пожалуйста, поверьте, будет вам интересно.
Борис приуныл, вместо него на вопрос стал отвечать очень бодро кто-то другой.
Между тем, Паулина как бы машинально развернула розовую бумагу и достала нож. Только блеснули его золотистые ребра в свете яркой люстры. И на это сияние обратила внимание вся аудитория. А Паулина тихо вскрикнула, взяв в руки, будто обняв, эту красивую вещицу.
“Понравилась”, — только успел подумать Борис, как Паулина прижала нож к своей щеке, рукоять зацепила и сбросила на стол очки, и Борису показалось, что на глазах Паулины так же ярко блеснули слезы.
Она внимательно очень стала рассматривать ножик и потом, что-то увидев на нем, кивнула в подтверждение чего-то и расплакалась, и не извинившись, покинула аудиторию.
Все сразу загалдели недоуменно, а Борис выскочил за педагогиней. Она ушла недалеко и стояла у ближайшего окна, и утирала маленьким платочком слезы.
Борис не решался прервать ее неожиданную реакцию на эту вещицу.
Но она, услыша его за собой, оглянулась.
— Спасибо… спасибо… спасибо…, — почти шепотом говорила она, поглаживая ласково нож.
— Это нож из моего детства. Он жил в нашем доме. Привезли из Франции сувениром когда-то. А потом он пропал. Бабушка очень горевала. Я его
