Шизофрения - Наталия Вико

— А это вот вашего дорогого друга просите, — указал рукой на заместителя. — Он у нас с Аэрофлотом и в футбол играл и водку пил. А я с ними не пил.

— Во-о-от, Иван Фомич, — Александра хитро улыбнулась, — вы все говорите, что у меня характер тяжелый. Если б это было так, я бы сейчас спросила: «Как, неужели в Египте есть люди, с которыми вы не пили?!», но ведь я этого не говорю! — подняла на него невинные глаза.

Зам захохотал.

Добрая улыбка озарила лицо Ивана Фомича, отчего он стал похож на ребенка, которого похвалил учитель.

— Вот язва, а? — глядя с восторгом, проговорил он. — И как Алексей Викторович вас терпит? Ему памятник надо при жизни ставить.

— Ага, — согласилась Александра. — Конную статую перед входом в министерство и бюст на родине. — Так что с билетом? Поможете? — повернулась к Заму.

— Тащи. Завтра сделаю! — весело пообещал тот.

— Так! Я иду домой. — Иван Фомич поправил папку с бумагами, которую держал под мышкой. — Перерыв — до девятнадцати часов. Прощайтесь, что ли.

— Может, мы не наговорились еще! — хмыкнул Зам.

— Нечего, нечего, — пробурчал Иван Фомич. — С вами тут греха не оберешься. Я Александре обещал вас от нее отгонять.

— Чего я, комар, что ли? — надулся заместитель. — Как билет поменять — так я, как воду в магазине купить — тоже я, отчет вот еще, — вспомнил он старую обиду, — а как поговорить по душам — сразу бац! — с силой хлопнул себя по лбу ладонью, — и комар.

— Не обижайся, — улыбнулась Александра и провела ладонью по его пухлой щеке. — Заранее спасибо за помощь. Я ценю.

— Эй, чего это такое? — возмутился Иван Фомич, шокированный фамильярным жестом богини. — Чего это вы?

Александра, уже направившаяся к лифту, обернулась.

— А что вы так удивляетесь, Иван Фомич? Человек полночи валялся в моей постели! Чего уж там теперь! Да, милый? — с нежной улыбкой спросила она Зама, который почему-то не обрадовался воспоминанию, а, напротив, поспешил ретироваться.

Соловьев шел в пустыню. В длинном черном английском пальто, цилиндре и с тросточкой в руках. Шел, не оглядываясь, туда, где «хатар», «мот» и «сер», которые, по словам Жака Нурье означали «опасность», «смерть» и «тайну». Шел туда, где Фаворский свет и где ждала его София. Встреченному утром в гостинице герою кавказской войны генералу Фадееву — человеку по-военному бойкому, развязному и самоуверенному, любителю каламбуров и острот сомнительного свойства, прибывшему в Каир по собственной воле еще в начале года для преобразования армии Хедива на случай войны с Турцией — сказал, что направляется в Фиваиду — на родину монашества для посещения аскетов-подземножителей. Не сказал только, что пешком, опасаясь, что Ростислав Андреевич станет отговаривать или того хуже — насмехаться над его неожиданным решением преодолеть одному более двухсот верст не по железной дороге.

Он вышел из гостиницы рано утром, когда солнечные лучи ласково пригревали левую щеку, и шел бодро уже несколько часов, за это время успев выбраться из Каира и углубиться в песчаную бескрайность. Правда, предместья Каира он преодолел верхом на надменном верблюде с видавшим виды сидением на спине, поверх которого был наброшен цветастый коврик, на которого он и был усажен добрым египтянином, видимо, решившим избавить путешественника от шумной ватаги ребятишек, сопровождавших Владимир а веселой гурьбой, дергавших его за полы и рукава пальто и требовавших «бакшиш». Но на окраине города феллах забеспокоился и остановил верблюда, указывая рукой в сторону пустыни и встревожено повторяя слова «хатар», «морт» и «бедуан».

— Ялла! Ялла! — попробовал подбодрить его Соловьев, показывая вперед, однако хозяин верблюда был непреклонен.

— Халас! — подытожил он дебаты и протянул руку. — Бакшиш.

— Какой тебе бакшиш? — возмутился Владимир . — Бросаешь меня посреди дороги и бакшиш тебе. Ничего не получишь! — строго сказал он, но все-таки положил в темную ладонь несколько монет, чтобы унять собравшихся вокруг феллахов, которые, размахивая руками, о чем-то возбужденно кричали — то ли сердились, то ли спорили между собой.

— Хатар! Бедуан! — напоследок встревожено сказал ему провожатый, словно прощаясь навсегда и даже недолго еще шел следом на отдалении, видимо, рассчитывая, что путешественник одумается и запросится назад .

— Иншаала! — беспечно помахал ему рукой Соловьев, сообщив, что полагается на волю Аллаха, и дальше пошел один. Идти было не очень легко — ноги вязли в песке, но это его не расстраивало. Главное, он был один, и никто не мешал размышлять. Время от времени, чтобы не сбиться с южного направления, он поглядывал на низкое ноябрьское солнце, которое хотя и поднялось совсем невысоко, но, кажется, уже собиралось покатиться вниз за Нил к западной кромке горизонта. Несколько раз он останавливался и, сделав маленький глоток воды из прихваченной с собой небольшой бутыли, оглядывал окрестности.

«Пустыня… — думал он. — Оглушающая тишина застывшего мира. Это песок или морские волны?» — спросил он сам себя, глядя на дюны, уходящие к дрожащей кромке неба, сразбросанными здесь и там иссушенными кустиками. — Наверное, когда-то здесь было море — безбрежное, как бесконечность и такое же опасное для беспечных. Потому путешествие через пустыню подобно мореплаванию, а верблюда называют «корабль пустыни». Только здесь понимаешь, что такое ТИ-ШИ-НА. Только здесь чарующая магия спокойствия постепенно укутывает воспаленный мозг, убивает мелочную суету и взбудораженные мысли, сплетенные в змеиный клубок повседневными хлопотами и взаимоотношениями. Спокойствие и смирение — качества, необходимые для познания этого величественного подрагивающего в дымке пространства, где слова «вода» и «тень» имеют особую цену, потому что днем — невыносимо жарко, а полуденное солнце вовсе и не солнце, а всемогущий бог, испытывающий путешественника на прочность. А вечером, когда на западе умрет солнце — мир погрузится в темноту. Вечная борьба света и тьмы».

Небольшая полуразрушенная постройка без крыши, сложенная из грубых камней показалась ему прекрасным местом для первого привала. Он опустился на песок, прислонился спиной к стене, с удовольствием вытянул ноги в пыльных сапогах и прикрыл глаза…

…Бедуины появились будто из-под земли. Худощавые, жилистые, похожие на своих верблюдов. Соловьев вскочил на ноги.Четверо сурового вида всадников, сдерживая своенравных скакунов пустыни, окружили его, разглядывая неприязненно и недобро.

— Сабах аль-фуль, — с улыбкой произнес он одну из фраз, написанных мсье Жаком в его блокноте, но тут же вспомнил, что это означают «Доброе утро!» — Хорошо, не добавил слова «Я халява» — «Моя прелесть», — присоединенные легкомысленным французом к пожеланию доброго утра».

Бедуины молча переглянулись.

— Шайтан! — вдруг пронзительно закричал один из них, тыча в Соловьева длинной палкой.

— Шайтан! Шайтан! — подхватили другие…

Местный телефон исторг омерзительный звонок, прервать который можно было либо сняв трубку, либо разбив назойливое казенное имущество. Александра с трудом удержалась от соблазна.

— Александра, — услышала вкрадчивый голос Ивана Фомича. — Собирайтесь, через полчаса — концерт.

— Какой еще концерт? — сухо спросила она.

— «Пою тебе, моя Россия», — смиренно, будто и не слыша ее интонации, проворковал Иван Фомич. — Дети будут петь. Посольские.

— А без меня они петь не могут? — задала она прямой вопрос.

— Могут, — обнадежил Иван Фомич, — но лучше с вами, — в его голосе прозвучали настойчивые нотки.

— Извините. Я работаю, — попыталась она отделаться вежливым отказом.

— Мы все работаем, — философски заметил Иван Фомич. — Можно подумать, вы больше всех заняты? — неосторожно предположил он. — Собирайтесь быстренько и приходите!

Короткие гудки известили об окончании разговора.

Александра задумчиво покрутила трубку в руках…

…Иван Фомич стоял у двери кабинета и мирно разговаривал с одной из сотрудниц. Заметив на лестнице любительницу детского пения, он вначале даже улыбнулся, но когда та, ступив на последний лестничный пролет, повернулась к нему лицом — засуетился, поспешил свернуть разговор и даже слегка подтолкнул непонятливую сотрудницу в сторону бухгалтерии.

Безмолвный жест рукой, приглашавший его же самого зайти в свой собственный кабинет и лучезарная улыбка богини были восприняты им без обычной радости. Не то, чтобы он совсем не хотел заходить в кабинет, просто, безжалостная интуиция подсказывала, что именно сейчас заходить туда опасно. Глядя богине прямо в глаза взором невинного младенца, он первым, забыв об этикете, бочком проскользнул в дверь и неожиданно ловко — как опытный танкист в бронированную башню боевой машины — запрыгнул в кресло, в котором сразу же почувствовал себя спокойнее. Александра, не говоря ни слова, выдернула ключ из двери снаружи, вошла следом, заперла дверь и медленно начала приближаться к столу. На ее лице были написаны выдержки из наставления по ведению боевых действий в джунглях.