Последняя поэма - Дмитрий Щербинин

Однако, раз конь попался, так он и гнал его. Он не знал, где юг, где север; однако, опять-таки, по случайности выбрал верное направление и скакал на северо-восток. Так, в стремительном скаче, прошло несколько часов. Дымка над головой пропускала теперь и блаженную, небесную лазурь, но, все-таки, было еще мрачно. Кое-где по сторонам виднелась теперь зелень, но больше было выжженных широких просек, еще часто попадались обугленные трупы, кого — эльфов или зверей, было уже не разобрать. Робин не понимал, что загоняет коня — он так погрузился в свое устремление, что чьи-то иные страдания для него уже ничего не значили. Однако, вот конь захрипел протяжно, остановился и стал заваливаться, весь исходя жаром и кровавой пеной.

Робин, понимая только, что дальше ему придется бежать на своих двоих, стремительно соскочил с седла, он и бросился наверх, позабыв про несчастного зверя.

За это время ему удалось проскакать около шестидесяти верст, и он был уже неподалеку от Эрегионских стен — даже и видел их белесые, но местами рассеченные черными шрамами громады, которые возвышались над лесом. Однако, он совсем забыл, что до того памятного места было еще триста верст, и, если в Эрегионе уже пребывала весенняя благодать, то там, за стенами, царствовал февраль. Впрочем — дыхание тех ледяных ветров местами прорывалось через шрамы в стенах, и уже касалось его лица. Однако, он не замечал этих студеных прикосновений, а если и замечал, то они пока только охлаждали его раскаленную плоть. И тогда Робин увидел лежащего на земле дракона… Это был один из тех драконов, которые не были прогнаны Эрмелом, но сбиты эльфами. На него наслал заклятье один из самых могучих магов Эрегиона, сделал бессильными его крылья, и дракон рухнул, переломав множество деревьев и свои кости — но он еще успел пустить струю пламени — обратить в пепел и мага, и бывших рядом лучников.

Теперь он лежал без всякого движенья, но вот Робин, вспомнив вдруг, какое расстояние ему еще предстояло преодолеть, бросился к этому дракону, карабкаясь по выступам неестественно выгнутого крыла, и едва не задыхаясь от смрада, он вопил:

— Лети же! Лети же ты, ненавистный! Расправь свои крылья и лети! Дракон, милый, милый, прекрасный дракон! Мудрый хозяин воздушных просторов, победитель ветров, бурь, порождающий пламень — твоя ли вина, что зло тебя с самого рожденья воспитывало?!.. Ты все равно прекрасен, дракон, так лети же!.. Искупи свою вину — ненавистный, убийца — посмотри, что натворил ты! Зачем, зачем тебе надо было рушить эту красоту?.. Ну же, молю тебя — взлетай!..

Дракон не был мертв, и хорошо слышал слова Робина — он понимал даже их смысл, и был, несмотря на плачевное свое состояние, немало удивлен, не только тем небывалым сильным чувством, которое в этих словах звучало, но также и такому странному невиданному им прежде безумию — что бы к нему, к дракону, обращались с такой речью? Однако, он ни сколько не злился на Робина, и даже был ему благодарен, так как речь эта нежданно прибавила ему сил, и вот он пошевелился, передернулся всем своим многометровым телом. Тогда Робин попытался ухватится за выступающий на его шее гребень, и вскрикнул:

— Неси же меня! Ну же! Превозмоги боль! Вырвись к свету! Ты только увидишь ЕЕ холм, и тут же будешь излечен от всякого зла! Взмахни же крыльями, милый дракон! Давай же!!!

Он почувствовал сокрытую в этом многометровом теле мощь, почувствовал, что сейчас вот взмоют они воздух, и даже засмеялся счастливо. А дракон почувствовал, что к этому приближаются эльфы, понял, что, либо сейчас он взлетит, либо погибнет, и, собрав все силы, взмахнул крыльями — на многие версты разнесся его вопль, когда боль пронзила его изломанное тело, но он взмахнул крыльями еще раз, и еще раз, и вот поднялся на несколько метров, тут силы оставили его, он стал падать:

— Ну же! — вскричал Робин. — Борись! Ну же! Еще!

И дракон, увидев уже этот, довольно большой, готовый пронзить его стрелами эльфийский отряд, все-таки нашел в себе силы, и вот еще и еще взмахнул крыльями — земля стала стремительно удаляться.

— Так! Так! — в восторге кричал Робин. — Как же все прекрасно! Да — как же счастливо все разрешилось!.. Друг мой, дракон мой — скоро мы увидим ЕЕ.

И тут Робин вытянул руки вверх, к светилу, которое становилось все более ярким, и принимало свой обычный, так как они прорывались через ту серую дымку, которая траурной вуалью накрывала Эрегион. Уже дул сильный и холодный ветер, но Робин с восторгом вздыхал его и кричал:

— Да — ты лети навстречу ветру,И чувствуй пламенный восторг,И песнь кричи ты громко эту,С судьбою не вступая в торг!

Лети, не знающий покоя,О сын ветров — лети скорей,Лети, лови дыханье моря, скорей!Ты слышишь как ревет Борей!

Лети, широкими крылами,Секи лазури глубину,Ты с братьями, да — ты с ветрами,Познаешь истину одну.

Что жизнь в стремительном движенье,В полете мысли, в глубине,И в бури громовитом пенье,И в ярком и воздушном сне.

Лети же к ней, ли же к милой,Чрез ветры, весны и годы,Лети и рвись душевной силой,О неба сын, о друг, ВСЕГДА!!!

Он завопил это «всегда» из всех, и закашлялся. Они вылетели из серой вуали и теперь Эрегионские стены остались далеко позади. Дракон поднимался все выше, и взмыл уже на несколько сот метров над землей. И вот ветер, о котором кричал Робин, и который нипочем был привыкшему к таким полетам дракону дул на такой высоте неустанно. Это был такой ветер, который, в общем-то, был привычен дракону, но для человека был совершенно нестерпимым, промораживал его до костей. Там, внизу, растянулись широкие и довольно унылые поля, кое-где уже покрытые прогалинами, но, по большей части, еще утяжеленные темным, старым снегом — эта земля уже познала первую весеннюю благодать, но это был как раз один из тех дней, когда зима еще пыталась бороться за свое право, и даже там, внизу, дул холодный ветер, даже там было студено. И там, на снегу многочисленными суетливыми точками чернели орки — их были тысячи и тысячи, и даже за воем ветра на такой высоте, была слышна их ругань, ибо ругались все, и ругались исступленно, едва ли сдерживаясь, чтобы не броситься друг на друга, не разорвать друг друга в клочья. Они не находили выхода своей ярости! Ведь это надо же — выгнали их из горных пещер, привели к этим и заставили лезть в это, жутко смрадное для них цветочными запахами королевство, и ладно — они бы отыгрались на эльфах, чью близость уже чувствовали, так нет же — та темная сила, которая гнала их все это время, не дала им свободы, и теперь вдруг захотелось ей развернуть, и развернула же, и выгнала на сне, где и пребывали они теперь, всеми оставленные, мучались при дневном свете, и все выглядывали хоть какого-нибудь врага — ссоры там вспыхивали без всякой причины, и заканчивались всегда убийством или увечьем. Дракон только мельком, с презреньем на них взглянул (с таким же участием глядят на свары насекомых) — и продолжал свой полет на северо-восток, где, среди непреступных утесов Серых гор, была пещера, где он обитал — лежал на груде награбленного злата — там он намеривался залечить свои раны. Он слышал песнь Робина, и испытывал к нему самые разные чувства — впрочем, больше другого он хотел его съесть, так как был очень голоден, а до этого еще намеривался поживиться Эрегионскими эльфами.

Тело Робина в несколько минут посинело, покрылось ледовой коркой, он, думая о том, как бы только не пасть, вцепился в вырост на шее, и дрожал сначала крупной, но потом все затихающей дрожью.

— Что же, холодно ли тебе? — раздался неожиданно сильный голос.

— Ничего, ничего… — посиневшими губами прошептал Робин. — Ты главное донеси. Даже если я совсем окоченел, и не дышать, не двигаться не смогу, ты все равно… Ты донести… до холма… на землю… положи…. землица…. теплая… там дыхание ее… благодатное… согреет мен… пожалуйста, донеси… друг милый….. ничего… ничего…

— Замерзаешь. Замерзаешь. — проговорил дракон. — Ну, что же — раз так — хочешь тебя своим дыханьем согрею?..

Полет освежил дракона, и раны уже не болели так, как вначале, он был расположен даже немного подшутить над своею жертвой, вот, продолжая работать крыльями, вывернул свою длинную шею, и морда его оказалась прямо перед посиневшим ликом Робина.

— Я бы мог разок дохнуть, да что же тогда, кроме пепла, от тебя останется?

— Я должен жить, чтобы любить… — заплетающимся языком прошептал Робин.

— Ну, хорошо — попробую, все-таки, тебя согреть…

Сказавши так, дракон немного повел носом, и из полуметровых его ноздрей вырвались густые, темно-серые клубы, которые окутали Робина, и тот в одно мгновенье почувствовал, что ледяные иглы пронзившие его тело, сменились теперь раскаленными, но он смиренно принял и эту боль, ожидая только, когда же он сможет прикоснуться к тому блаженному холму. Дракон же, даже и не понимая, насколько хрупок человек, пустил еще клуб дыма, и, верно, поджарил бы Робина, если бы в это время не налетели на него орлы. Это были многометровые, могучие птицы, из того древнего племени, которое служило одному Манвэ. Нападение на Эрегион было неожиданностью, и только теперь они подоспели, и не могли уже найти ни Барлогов, ни драконов — этот был первым. Он был занят Робиным, потому и не заметил их приближенья, а они вдруг налетели со всех сторон, и вцепились в его уже израненную плоть своими алмазными когтями, стали рвать….