Кадын - Ирина Богатырева

– Там, во чреве горы, рождаются клинки. По камню уже можно понять, каков будет меч в бою.

И пошел к лазу. Я – за ним. Пригнувшись, он шагнул в узкую и низкую щель в горе, и мы поползли, точно звери, на четвереньках. Было темно, но Бара-Атой двигался быстро, я еле поспевала, все время боясь удариться головой о потолок.

– Сейчас будет спуск, – услышала я голос дяди. – Садись и не бойся.

И тут я поняла, что он исчез. Я быстро добралась до места, где он только что был, и стала ощупывать землю. Рука наткнулась на вбитые колья, на них держался кусок кожи, спущенный вниз. Я села, оттолкнулась – и слетела, как по ледяной горе.

– Если тебе темно, – раздался голос дяди, – поищи светильник в углу.

Я снова подивилась таким его словам: тьма кругом была кромешная, хоть не открывай глаз, как же можно без света? Пошарила по полу и нашла три светильника – один полный и два пустых. Там же в мешочке лежали огненные камни и сухая солома. Потрудившись немного, я получила искру и свет.

Мы были в лазе, гораздо большем, чем первый: я могла стоять, лишь немного касалась макушкой потолка, но дяде приходилось нагибаться. Здесь было не холодно, но сыро. Серебристой пылью лежал на стенах иней.

– Идем, – сказал дядя, – гора не любит промедлений. Помни: мы у нее в брюхе.

Мне стало жутко от этой мысли. Подумалось, сколь же смелы люди этого рода, что не боятся каждый день сюда ходить. Дядя же уверенно двинулся вперед. Здесь было много ответвлений и поворотов, как помнил он их и разбирал дорогу, я не могла понять. Сперва старалась замечать их, но скоро сбилась. Дядя же лишь слегка касался кончиками пальцев стен и шел так, словно его кто-то ведет.

У одной развилки он остановился и прислушался. Откуда-то доносились удары, эхо путало звук в лазе. Он послушал и повернул налево.

– Мы с тобой в великой горе, девочка, – заговорил дядя опять молодым голосом. – Горы – как кобылицы: одна больше даст молока, другая меньше, одна крепких золотых рожает коньков, другая – негодных для боя и всех с белыми ногами. Это великая гора, уже столько клинков нарожала она, Ал-Аштара! Я сам открыл ее, и она платит мне сполна за то, что отобрала лицо. Это здесь я потерял его, девочка. Но я не виню ее: из дев тоже лишь та хороша, которая не дается без боя.

Он говорил об обычае, который уже иссяк, лишь в потешных боях на свадьбу сохранилась память о нем.

– Я победил гору, Ал-Аштара, – продолжал дядя. – Я нашел жилу. Обещал ей, что только оружие буду делать из нее. Так и делаю. Лучшие клинки, чеканы и зубы для стрел, так-то, Ал-Аштара.

Удары, на которые мы шли, приближались, но вдруг дядя стал замедлять шаг и теперь всей ладонью скользил по стене, ощупывая ее то сверху, то снизу. То он вдруг наклонялся, брал мелкие камешки из-под ног, поднимал, нюхал, бросал и шел дальше. Его волнение передалось мне.

– Дядя, тебе посветить? Ты не знаешь дороги?

Но он не отвечал. Мы прошли еще немного, как вдруг он остановился и стал обеими руками ощупывать стену. Его ладони двигались быстро, то сходясь, то удаляясь почти на размах руки. Потом он вцепился в стену ногтями и стал драть ее, точно медведь дерево. Я испугалась. Решила, что духи вошли в голову странного Бара-Атоя, и он пытается вырыть выход. Я смотрела на него, понимая, что не знаю отсюда пути назад и не представляю, как позвать помощь, если дяде станет дурно.

Мне казалось уже, что он рычит. Мелкие камешки и пыль сыпались со стены из-под его ногтей, он стоял в ее красноватых клубах, черное покрывало жутко раскачивалось. Вдруг он прильнул головой к стене, фыркнул, вдохнул шумно, отпрянул – и крикнул:

– Э, сюда! Неси клевец, жила здесь!

Его голос так раскатился по лазу, что я решила: сейчас гора просядет и погребет нас.

– Сейчас увидишь! – продолжал дядя с рыком. – Я знал, что она откроется тебе. Тебя ээ-торзы любят, мне это мой дух сразу шепнул!

Он говорил быстро, сбиваясь. Из лаза послышались шаги, и выбежал человек в таком же переднике, как на кузнецах, с бритым лицом и бритой до середины головой. В одной руке у него был такой же тусклый светильник, а в другой – клювастый топор, похожий на чекан, но с обеих сторон одинаково длинный и заостренный. Дядя схватил его и стал бить в стену. Посыпались камни, пыль встала столбом, я отпрянула. Узкий проход мешал размахнуться, Бара-Атой ударял часто, время от времени клал руку в получавшееся дупло, потом снова бил.

Прибежавший человек стоял рядом со мной, с любопытством следя за дядей, иногда приподнимал светильник и пытался заглянуть в дупло. Это был молодой воин, жилистый и долговязый, волосы от макушки были собраны в две тощие косы. На левой руке, от плеча до локтя, был нарисован зверь, похожий на кабана, но длиннее и с хищными зубами. Ухо было выгнуто и походило на головку грифона. Я была уверена, что, если пригляжусь, различу и глаз. Такими головками, спрятанными в главном рисунке, наши люди почитали ээ-торзы, хозяина наших гор, и рисовались они только у тех, кто здесь родился, у стариков их не было.

– Аа! – вдруг с дикой радостью вскричал дядя, метнулся ко мне, схватил за запястье и, дернув, вложил мою ладонь в получившееся дупло. – Вот, царская дочь! Вот где зреют клинки!

Я щупала, но под моими пальцами камень оставался камнем. Что видел из мрака своего покрывала дядя? Как? Я сказала, что понимаю, и поспешно вывернулась.

– Возьми, – протянул Бара-Атой клевец рудокопу. – Отсюда отдельно меру возьмешь. Для царской дочери, Луноликой матери девы будем оружие делать!

Много раз еще я ездила к дяде. Он стал мне другом. Сделал мне и чекан, и клевец, и сам учил пешему бою. Был он и крепок, и силен, и умен, и чуток, хотя совершенно слеп – вместе с лицом отняла у него гора глаза. Я узнала об этом случайно, когда однажды в кузне вдруг стало нестерпимо жарко, и я присела. Он же в этот момент протянул руку, чтобы положить мне на макушку. И не нашел меня. С какой детской растерянностью, с каким испугом стал он озираться и щупать воздух, звать меня, и я поднялась, смутившись.

Многому успел научить меня добрый Бара-Атой, и вот его не стало. Наутро мы с отцом и братьями, детьми одной матери, кому Бара-Атой приходился дядей, отправились в кузнецкий стан проводить его в Бело-Синее. Я все вспоминала нашу последнюю встречу перед праздником весны. Он тогда был весел. Ему принесли оружие степских, отбитое в набеге. Зрячими своими пальцами осматривал он кривые клинки, зубастые палицы, цепи-удавки, когтистые стрелы, деревянные луки с волчьей головой.

– Они волка своим предком считают, – говорил Бара-Атой. – Как мы барса.