Кадын - Ирина Богатырева

– Как славно, как славно! – повторял он, заглядывая мне в глаза. – А я боялся, что больше тебя не увижу. Как мы расстались весной, на празднике, помнишь, – только утром я понял: что же это, неужели навсегда ушла сестрица? Как же я рад теперь, что ты воротилась! Дом без тебя пуст! Надолго ли? Насовсем?!

Тут, вспомнив о чем-то, он прыгнул к своему ложу и достал схороненную там гривну, чудесную, тонкой работы, крытую золотым листом, с восемью барсами. Красивые это были звери, сильные мускулы проступали на их телах, хотя сами они лежали в покое, поджав ноги, лишь подняли чуткие грозные головы и озирались на страже.

– Это тебе, сестра! – сказал Санталай гордо. – На выпасе резал летом и все вспоминал тебя. Только не чаял, что так скоро смогу отдать. Носи. Будешь носить?

– Конечно, буду, – отвечала я, принимая дар и надевая на шею.

– Хе, хороша! – щелкнул он языком. – Эти барсы – наша семья: восемь воинов – шестеро нас, ты седьмая и старый барс – наш восьмой.

– Спасибо! – Я обняла его.

– Те! – он смущенно снял мои руки с шеи.

Тут постучали в дверь. Старая мамушка поднялась и открыла. Вошел вестник, и по белым лентам на его шапке мы поняли: случилось горе.

– Легок ли ветер? – спросил Санталай, все еще не теряя улыбки.

– Ветер остановился, – ответил вестник, глядя из черноты притвора. – Я из кузнецкого стана. Умер Бара-Атой.

Мы молча выслушали известие. Когда гонец вышел, получив плату, я собрала угли из полуспящего очага в сосуд Табити и затушила огонь водой. Клубом дыма и пепла наполнился дом: начался траур по родичу.

Бара-Атой был братом моей матери. Но до прошлой зимы я почти не знала его. Когда я была маленькой, он еще приезжал к отцу на сбор глав и всегда дарил мне подарки. А потом перестал бывать. Младший сын за него сидел на сборах, но власти не принимал – жив был дядя, хотя странное про него говорили: духи отдалили его от людей.

И все же, когда пришла мне пора позаботиться о боевом оружии, я отправилась в стан кузнецов, намереваясь попросить дядю сделать его для меня. Почему решила так, не знаю. Думалось, верно, что от родича получу лучший клинок. Это было зимой, еще до того, как вернулись мы к Камке завершить наше посвящение.

В кузнецком стане я до того не бывала. Выехала засветло, торопила конька, немногим после полудня перевалила через гору и стала спускаться в стан. Скоро стала различать дымы, а потом крытые корой крыши на опушке леса. Домов было немного. Я решила, что это окраина стана.

Братья рассказывали, что кузнецкий стан сильно отличается от нашего. Не на открытых холмах, а в лесах и у подножия гор они жили. Земли для пастбищ и пахот у них почти не было, коней держали мало, да и те стояли всю зиму в крытых кошарах. И все же их считали богатыми, ведь на железо они могли все сменять.

Я помнила это и, спускаясь, с любопытством рассматривала дома. Они казались мне странными. Крыши плоские, из глиняных труб валит густой дым. Вместо коновязей – деревянные жерди, у которых стояли кони. А спустившись еще ниже, я различила идущие из домов звуки – звон и удары. И застыла, пораженная: эти звуки ни с чем нельзя спутать – это был звон битвы.

Сердце у меня забилось. Я принялась зорче вглядываться, но ни одного человека не было видно среди домов. Неужто кто-то напал на стан? Но откуда пришли враги? И почему не слышно ни голосов, ни детского плача? Но рассуждать было некогда.

Как камень я скатилась с горы, метнулась к крайнему дому, выхватывая нож, и соскочила с коня. Двери в доме не оказалось – куском тяжелого грубого войлока был завешен проем. Я прыгнула внутрь, готовая броситься на грабителей, кто бы там ни был, – и замерла на месте.

Какую бы жаркую битву ни готова была я увидеть, а все же такого жара не ожидала. В доме без двери, собранном из тонких жердей и досок, стояла нестерпимая жара и тяжелый непонятный дух, будто сама земля выпускала огненное дыхание.

В доме было пять человек, женщины, мужчины и мальчик до посвящения, и все недоуменно обернулись ко мне. Они показались мне силачами, причем женщины не уступали мужчинам. Одеты были все одинаково, и так странен казался вид этой одежды, что сначала почудилось мне, будто все голые: были на них большие кожаные передники от самой шеи, а руки и спина оставались открыты. От жара их кожа блестела, и мышцы играли, как у хороших коней. И все молча и спокойно делали трудную работу, звуки которой я и услыхала, – так с тяжелого замаха ударяли молотом по красному языку железа. Я смутилась и поспешила убрать кинжал.

Старшая женщина положила молот, обтерла руки о передник и сказала:

– Или война началась, или что за странный ты вестник?

– Я Ал-Аштара из верхнего стана. Я услышала звуки и думала: здесь бой. И прибежала помочь…

Последние слова потонули в оглушительном смехе. Взрослые хохотали раскатисто, а мальчик от смеха повизгивал.

– Что же смешного я сказала? Я впервые у вас, – надулась я.

Но они расхохотались еще пуще, даже слезы выступили из глаз. Потом женщина проговорила:

– Ты думаешь, это наш стан?

– А разве нет? – удивилась я.

– И это наш дом, мы здесь живем? – звонко прокричал мальчик.

– Откуда мне знать, как вы живете? – не выдержала я. – Все по-разному, как вздумается, так и живут. – А сама украдкой стала оглядываться – и поняла, что и правда дом этот странен. Стены были черны от копоти, на них висели разные орудия, вдоль стояли большие корзины с мелкими вещами и железными обломками, в углу лежали заготовки для клинков. Ни ковров, ни очага, потолок плоский, а не куполом. Возле печи были свалены дрова, с потолочных балок свисали кожаные мехи и разные предметы, которым я не знала названия.

– Те, что за странная дева, – вздыхая от смеха, проговорила наконец старшая женщина, верно, мать этой семьи. – Кто же ты такая и зачем пришла к нам?

– Я Ал-Аштара, – терпеливо повторила я. – Мне нужно видеть Бара-Атоя.

Тут все притихли и переглянулись между собой.

– Зачем он тебе? – спросил младший мужчина. – Ты знаешь, кто он?

– Кто же? – спросила я.

– Бара-Атой – сын горы, – сказал старший. – Он ведает рудоносные жилы, как если бы это было его собственное тело. Но духи отдалили его от людей.

Я опечалилась. Решила, что духи заполнили голову дяди, а вид стариков, потерявших рассудок, был мне всегда неприятен.

– Что приуныла? – спросил мужчина. – Если вести какие из твоего стана, можешь рассказать Аною, его сыну.

– Нет, мне нужен Бара-Атой, – сказала я твердо.

– Что же тогда болтать? – раздраженно сказала женщина. – Нужен – так иди, у нас железо стынет. Атишка, сведи.