Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают - Марианна Альбертовна Ростоцкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, на студии Вася Шукшин. Бедный парень. Физиономия вся побитая.
Вторник, 12 сентября
Ну да, ну да. Нужно собираться. А дела кругом. Целый день только и разговоров о том, кого утверждать. Пришел на студию. Посмотрел все пробы. Нинка сыграла потрясающе. Ревел как белуга. Но самое главное, что рядом с ней заиграл и Тихонов. И снова все запуталось окончательно. Ну, что делать. Я так ничего и не смог решить. Зоя[115] кричит одно. Другие кричат другое. Открыл еще, что невозможно снимать не ребят. Надо снимать школьников. Вот так целый день. А вечером материал «Простых парней». Смотрел с Сурковым. Вышли в гробовом молчании. Говорить отказались. Перенесли на завтра.
Среда, 13 сентября
Ну совершенно сумасшедший день. Вот маршрут. Марьинский Мосторг, сберкасса, химчистка, Комитет, Экспортфильм, Общество дружбы, Комитет, Экспортфильм, Комитет, студия, Ленинский проспект – магазин подарков, дом, Слава, Марина, гараж. Из одного этого перечисления все понятно. А если учесть, что под это обсуждали «Простых парней», приемка проб и все предотъездные хлопоты, то будет только удивительно, что еще съездил в «Кинолюбитель», чтобы снимать Ирландию, и провел вечер за питьем водки в обществе Светланы Собиновой и Льва Кассиля. И вот сейчас 3 часа ночи, я пишу, самолет в 8:30.
Четверг, 14 сентября
Вот до этих пор и хватило терпения. А дальше поехал в Англию и Ирландию. И надо дописывать потом.
Шукшин[116]
Рассказывать о Шукшине мне трудней, потому что я не могу сказать – это было бы нескромно, – что он мог друг, хотя он мой друг. Потому что мы встречаемся обычно на работе, то есть не входят в нашу дружбу те понятия, когда ходят домой друг к другу, и когда звонят каждый день друг другу, и т. д.
Я не хотел бы навязывать свою дружбу Шукшину, потому что не знаю, как он ответит на этот вопрос, но для меня он друг, потому что это поразительный, конечно, человек. Это человек, обладающий столькими талантами – писатель, актер, режиссер, – и вот всегда эти таланты перечисляют, но для меня все-таки на первом месте остается человек – человек, который рождает все это: и писательство, и режиссуру, и актерское исполнение – сам Шукшин.
Я считаю, что просто есть такое понятие – Шукшин. И все, что с ним связано, – связано с самыми прекрасными вещами. Какими? Ну, предположим, невозможностью предать. Он любит навсегда. Он любит то место, где он родился. Он любит людей тех мест, где он родился. Это совершенно не значит, как некоторые трактуют его творчество как защиту деревни и страшное обвинение города. Сам Шукшин – городской человек теперь, живет в городе и пользуется некоторыми благами цивилизации, которые имеет.
Но дело совсем не в этом, потому что он ведь любит землю, труд на этой земле, он понимает этот труд, он понимает, где создаются подлинные ценности. И я не думаю, что кто-нибудь смог бы обвинить Шукшина в том, что он вот не любит рабочего, а любит крестьянина. Нет, он любит труженика прежде всего, он любит его простые радости. Он хочет помочь этому труженику. Он хочет всем рассказать об этом замечательном человеке.
Для меня Шукшин всегда писатель. И когда он играет роль – он писатель; и когда он делает картину – он писатель. И иногда, может быть, благодаря тому, что он в картинах оставляет как бы черновики, потому что у него нет времени для того, чтобы еще раз черкнуть, еще раз что-то выкинуть, – его картины иногда бывают неряшливыми. Но это прекрасная неряшливость, потому что это неряшливость таланта, а не неряшливость бездарности и лентяя.
У него поразительные рассказы. Он успевает писать романы, он играет роли. Я не могу понять, когда он все это успевает, хотя замечал, что, бывает, он примостится где-то в уголке и на листочке бумаги что-то пишет. Оказывается, что он пишет новый роман. Он может писать в самых невероятных местах и в самых невероятных положениях.
Когда идет Васька Шукшин – я бы сказал, Васька, именно Васька, – мне кажется, что голова у него гудит, все время гудит. Гудит тем, что завтра превратится в романы, в фильмы, в образы людей. Он тоже представитель честных, хороших людей. Он настоящий русский человек, со всеми достоинствами и с некоторыми недостатками порой.
Он иногда выглядит, может быть, злым, но это зло – оправданное зло, потому что это зло против плохого; это непримиримость с бездарностью, непримиримость с бесчестностью, непримиримость с неискренностью. Вот такие непримиримости.
И он очень добрый, он страшно добрый. Я жалею, что мне никогда не удалось его увидеть там, куда он уезжает – к своей матери, к односельчанам, потому что я вижу его на улице родного села, я вижу его, который врос в это, хотя физически порой там отсутствует, и который такой свой там.
И я думаю, что он в общем свой, всегда свой, для добрых и хороших людей. И пусть он подольше работает. И пусть он поставит «Стеньку Разина», потому что я думаю, что это будет единственный «Стенька Разин»; может быть, еще очень много разных «Стенек Разиных», но это будет «Стенька Разин» Шукшина, и это очень важно.
Один раз в жизни мне пришлось написать ему письмо, в трудных обстоятельствах его жизни, и я горжусь тем, что, когда они приехал обратно, он не сказал мне ничего. Он просто подошел ко мне и пожал мне руку – за это письмо. Я поэтому, наверное, могу сказать все-таки, что это мой друг.
* * *
Алтайский край,
Бийский район, село Сростки
Шукшину Василию Макаровичу
2 июня 1970 года.
Дорогой Вася!
Прости, пожалуйста, что я тоже прочитал твое письмо. Мы с Григорием дружим, и оба любим тебя, и поэтому так вышло. Я всегда поражался твоему умению работать и, честно говоря, не понимал, как ты все успеваешь, не понимал, когда ты пишешь, не понимал где. Но ты писал, играл, ставил, пил, болел – и все по-настоящему. А еще я чувствовал, что ты человек одинокий. Но к этому я относился как к закономерности. Ибо люди столь большого таланта, как ты, не могут не носить в себе эту микробу. Но одиночество одиночеству рознь. Ты не имеешь права
