Дневник горничной - Октав Мирбо

Ну, пока довольно… Не стоит думать об этом: начинает болеть голова… Вернусь к своему рассказу…

Мне пришлось употребить много усилий, чтобы покинуть сестер Тридцати Шести Скорбей… Несмотря на любовь Клеклэ, на новые и приятные ощущения, я тосковала в своей тюрьме и мечтала о свободе… Когда добренькие сестры поняли, что я твердо решилась уйти, они сейчас же засыпали меня предложениями… Теперь их для меня нашлось много… Но я не всегда бываю дурой и меня не всегда легко провести… Я отказывалась от всех мест, находя их неподходящими… Любопытные физиономии корчили тогда эти святоши… Достойно смеха… Они рассчитывали поместить меня к каким-нибудь старым ханжам и затем делать вычеты из моего жалованья… Я радовалась, что могу им тоже, в свою очередь подложить свинью…

В одно прекрасное утро я предупредила сестру Бонифацию о своем решении уйти вечером. Она ответила мне, воздевая руки к небу:

— Но, мое милое дитя, это невозможно…

Почему невозможно?..

— Но, мое милое дитя, вы не можете нас покинуть… Вы должны нам более семидесяти франков… Нужно сначала заплатить эти семьдесят франков…

— У меня нет денег… — ответила я. — Ни одного су… Можете обыскать меня…

Сестра Бонифация злобно взглянула на меня и произнесла с суровым достоинством:

— Ах, барышня… неужели вы не знаете, что такое — воровство… А когда обкрадывают таких бедных женщин, как мы, то это хуже воровства… это — святотатство, за которое вас накажет Господь Бог… Подумайте хорошенько…

Я рассердилась:

— Ну-ка скажите… — закричала я… — Кто из нас ворует — вы или я?.. Нет, вы прямо восхитительны, тетушки…

— Барышня, вы не смеете так выражаться…

— Ах, оставьте меня, наконец, в покое… На вас работают… работают, как скоты, с утра до вечера… зарабатывают вам большие деньги… а вы кормите нас хуже, чем собак… И еще нужно вам платить!..

Сестра Бонифация побледнела… я чувствовала, что с ее губ готовы сорваться грубые, яростные ругательства… Но она не посмела… и только прошипела.

— Молчите! вы — бесстыдная и безбожная девушка… Бог вас накажет… Уходите, если хотите… мы оставим ваш сундук…

Я остановилась перед ней в вызывающей позе и смотря ей в лицо:

— Ну, это мы увидим!.. Попробуйте-ка удержать мой сундук… Я к вам тотчас пришлю комиссара… И если религия состоит в том, чтобы чинить грязные штаны ваших священников, красть хлеб у бедных девушек и спекулировать на тех гнусностях, которые совершаются каждую ночь в спальне…

Добрая сестра побледнела еще сильней и попыталась перекричать меня.

— Барышня… барышня…

— Вы, пожалуй, ничего не знаете обо всех мерзостях, которые совершаются каждую ночь в спальне… Осмельтесь-ка сказать мне это в лицо… Вы их поощряете, потому что вам это выгодно… да, потому что вам это выгодно!..

И дрожа, задыхаясь, теряя голос, я заключила свое обвинение:

— Если религия состоит в этом… если монастырь не что иное, как тюрьма и публичный дом… то довольно мне вашей религии… Мой сундук, слышите… он мне нужен… Отдайте мне сейчас же мой сундук.

Сестра Бонифация испугалась.

— Я не хочу спорить с девкой, — сказала она с достоинством… — Хорошо… вы уйдете…

— С сундуком?

— С сундуком.

— Отлично… Ах, сколько возни и шуму из за того чтобы получить свои же вещи… хуже, чем в таможне…

Я ушла в тот же вечер… Клеклэ, по своей неизменной доброте, одолжила мне из своих сбережений двадцать франков… Я сняла комнату в отельчике на улице Сурдьер… И купила билет на галерку в театре Порт-Сан-Мартэн. Там играли «Двух Сирот»… Как это верно!.. Вроде моей собственной истории…

Я провела там очаровательный вечер, заливаясь слезами…

XIV

18-го ноября.

Роза умерла… Положительно над домом капитана тяготеет проклятье. Бедняга! Хорек поколел… Бурбаки тоже… теперь пришел черед Розы… Проболев несколько дней, она третьего дня скончалась от скоротечного воспаления легких… Сегодня утром ее хоронили… Из окон бельевой я видела похоронную процессию… Массивный гроб несло шестеро мужчин, и весь он был убран венками и гирляндами белых цветов, точно хоронили молодую девушку. Затем следовала внушительная толпа — весь Месниль-Руа — длинные черные вереницы любопытных и зевак. Капитан Можер, туго затянутый в военный мундир, шел во главе кортежа. Вдали гудели колокола, откликаясь на звоночки, которые нес церковный сторож… Барыня предупредила меня, что я не должна присутствовать на похоронах. Впрочем я и не стремилась. Я не любила эту толстую, злую женщину. И смерть ее не произвела на меня никакого впечатления. Может быть, отсутствие ее будет для меня ощутительно, когда мне захочется поболтать с нею, как бывало, у калитки?.. Воображаю, сколько теперь тем для разговоров у бакалейщицы.

Мне захотелось узнать отношение капитана к этой внезапной смерти. И так как господа уехала в гости, я принялась прогуливаться после завтрака вдоль забора. В саду капитана царили пустота и уныние… Лопата, воткнутая в землю, свидетельствовала о прерванной работе… «Капитан не придет в сад», подумала я. «Он наверное оплакивает и вспоминает Розу в своей комнате…» И вдруг я его увидала. Он снял свой парадный сюртук, одел обычное рабочее платье и старую фуражку, и с увлечением возит навоз на грядки… И даже тихонько напевает про себя арию марша. Вот бросает тележку и подходит ко мне, держа на плече вилы.

— Очень рад вас видеть, мадемуазель Селестина, — говорит он.

Мне хотелось бы выразить ему сожаление или утешение… Я ищу слова, фразы… Но подите-ка, найдите трогательные слова, имея перед собой такую комичную физиономию… Я ограничиваюсь тем, что говорю:

— Большое несчастье, г. капитан… Большое для вас несчастье! Бедная Роза!

— Да, да… — говорит он вяло.

На лице его ничего не выражается. Жесты неопределенны. Он прибавляет, втыкая вилы в разрыхленную землю, около забора:

— Тем более, что я не могу оставаться один.

Я перечисляю домашние добродетели Розы:

— Вам нелегко будет ее заменить, г. капитан.

Положительно он нисколько не огорчен. По тому, как оживился его взгляд и движения, можно подумать, что он освободился от большой тяжести.

— Ба, — говорит он, помолчав. — Все на свете можно заменить…

Эта философская покорность изумляет и несколько шокирует меня. Я пытаюсь, ради шутки, объяснить ему, что он потерял в лице Розы…

— Она так хорошо знала ваши привычки, ваши вкусы, ваши странности!.. Она была вам так предана!

— Ну! что-ж! Еще бы этого не было… — бормочет он, делая жест, которым точно хочет устранить всякие возражения… — Это еще вопрос, была ли она мне предана?.. Слушайте, я вот что вам скажу: Роза меня измучила… Даю вам слово!.. С тех пор как мы взяли мальчика для посылок… она ни до чего в доме не дотрагивалась… И все у нас шло скверно, отвратительно… Я не смел съесть яйца всмятку, сваренного по своему вкусу… А сцены, которые она мне устраивала с утра до вечера, из-за всякого пустяка!.. Стоило мне истратить десять су, как начинались крики, упреки… А когда я позволял себе болтать с вами, как сегодня… ну, так потом была целая история… потому что она была ревнива, ревнива, как черт… Ну! нет… А как она вас ругала, нужно было только послушать!.. Ах! нет… нет… В конце-концов я не чувствовал себя в доме хозяином, тьфу!