Теневые владыки. Кто управляет миром - Миша Гленни

Глава девятая Черные и белые

Люси Тшабалала обнаружила, что не может пошевелиться. «Я не владела собственным телом, и меня била дрожь», – говорила она. Сотрудник таможни в аэропорту Лос-Анджелеса сказал ей, что она может идти, но идти она не могла. «Мне ужасно хотелось сдвинуться с места, но меня как будто удерживал какой-то магнит». Застыв на месте, в приступе почти каталептического, обездвиживающего страха, Люси сбивчиво спросила таможенника, где она может сесть на автобус на Санта-Монику. Тот подумал и сказал: «Подождите здесь минутку, мэм».

Первое мая 1994 года было радостным днем для большинства южноамериканцев. Тремя днями раньше состоялись первые в стране свободные выборы, которые обеспечили Африканскому Национальному Конгрессу подавляющее большинство, а Нельсон Мандела, политик, которым в мире восхищались как никем другим, был только что избран президентом своей страны. Люси вспоминала: «Я получила паспорт 18 апреля, в день своего рождения, а через неделю пошла голосовать. Я говорила себе, что мне повезло и что это голосование стало шансом всей моей жизни».

«Там показывали, как Нельсон Мандела праздновал нашу победу, и я собиралась посмотреть, но тут вернулся таможенник – с двумя большими, огромными собаками с лоснящимися шкурами! С большими, черными лоснящимися собаками», – голос у Люси срывается, и она обрисовывает движениями руки пару лоснящихся собак-ищеек. Собаки жадно втягивали носами воздух, когда сотрудники таможни повели Тшабалалу на досмотр с раздеванием. Но собаки не понадобились таможенникам, – они и так нашли полтора килограмма героина, которые были плотно примотаны к ее животу. «Они были так рады! Нашли!»

«Мне сказали, что это самая большая партия, перехваченная в лос-анджелесском аэропорту за последние годы. Они были взволнованы. А я могла думать только о том, что никогда так и не увижу Манделу по телевизору, зато представляла себе заголовки на Си-эн-эн: «Девушка из Соуэто арестована в аэропорту Лос-Анджелеса!»

Так что в тот самый момент, когда Южная Африка делала свои первые шаги на трудном пути расставания с апартеидом, одна из ее юных дочерей двинулась в собственный путь – по долине отчаяние. В Лос-Анджелесе ее приговорили к шести годам тюрьмы за провоз наркотиков, после чего Тшабалалу перевели в Федеральное исправительное учреждение Дэнбери в штате Коннектикут – тюрьму обычного режима, среди заключенных которой не так давно оказалась и Марта Стюарт. [25]

Первое время Люси было легче, чем раньше. «В некотором смысле, тут было лучше, чем в Южно-Африканской Республике, потому что меня кормили», – рассказывала она. Однако через год после прибытия Люси изнасиловал один из надзирателей. «Он со мной подружился, и я подумала, что он мне сочувствует, – сказала она. – Но он просто мной манипулировал, чтобы добиться секса». Она не могла ничего предъявить, кроме своих показаний против его показаний, и, по словам Люси, он убил бы ее, если бы она на него заявила. Поэтому она замкнулась в себе, и вскоре у нее случился нервный срыв. Тогда ее перевели в Федеральный медицинский центр Карсвелл в Форт-Уорте, штат Техас, который местные называют «больница ужасов». Карсвелл известен своей вопиющей историей дурного обращения с заключенными, что подтверждается большим количеством тамошних надзирателей, обвиненных в изнасиловании заключенных. Состояние Люси ухудшалось, однако ее поддерживали две сокамерницы: «Они за мной присматривали. Возможно, они хотели как-то оправдаться за то, что делали их мужчины, – понимаете, они были нигерийками».

За четыре месяца до того, как Люси арестовали в Лос-Анджелесе, она познакомилась с высоким образованным мужчиной по имени Кингсли Нобл, когда в поисках работы обходила грязноватые ресторанчики на улице Муи, на окраине делового центра Йоханнесбурга. Ей надо было любой ценой заработать денег, чтобы учиться экономике в Южно-Африканском Университете. Она была первой девушкой из своей деревенской школы в северовосточной провинции Мпумаланга, которую приняли в колледж. Жизнь ее семьи была типична для ЮАР. Отец оставил мать Люси с маленькими детьми и отправился в «Йобург», или Йоханнесбург, искать работу. Он поселился в Соуэто, городе-спутнике, в котором вынуждены были жить черные рабочие и который стал символом народного сопротивления апартеиду. Там отец сменил целую череду «жен», последняя из которых не желала иметь ничего общего ни с Люси, ни с другими его детьми.

Люси была молода и симпатична, но перебиралась с места на место, не имея ни жилья, ни работы, когда господин Нобл стал о ней заботиться. «Я никогда не встречала квере-квере [26] , который говорил бы по-английски как белый. Он сказал, что приехал из Ганы, и он был такой образованный, а вы знаете, что мы думаем обо всех квере-квере из таких стран, как Эфиопия или Зимбабве? Мы думаем, что они страдают больше нашего и постоянно стреляют, – но у него были деньги, он был умен, и потом, он угостил меня обедом в том ресторане, где мне только что отказали в работе! Я прямо растерялась», – рассказывала она.

Люси приняла приглашение Кингсли и стала жить с ним в его отеле в Хиллброу, районе, который хотя и граничил со многими богатыми белыми пригородами, стремительно приобретал в новой ЮАР репутацию рассадника наркомании и проституции. И еще – пристанища нигерийцев.

После того как в 1993 году ЮАР открыла свои границы, в страну переселилось около 60 тыс. нигерийцев. На первых порах их встречали тепло, поскольку Нигерия играла важную роль в движении солидарности с борцами против апартеида. Нигерия тоже была большой африканской страной, и в АНК, партии Нельсона Манделы, многие были убеждены, что стратегическое сотрудничество между двумя этими странами является залогом спасения Африки.

Но очень быстро радушие сменилось обидой. Пока новое правительство пыталось взять под свой контроль переход от апартеида к правлению черного большинства, в стране резко подскочила безработица, создав крайне болезненную ситуацию, которая породила ксенофобию. Весь спектр политических партий всех трех сообществ – белого, черного и цветного – требовал положить конец иммиграции, а слово «нигериец» стало ругательством, которым клеймили всех иностранцев. Вот почему при первой встрече Кингсли Нобл заверил Люси Тшабалалу, что он приехал из Ганы: еще до выборов 1994 года слово «нигериец» уже имело оскорбительный оттенок.

Но самое главное, в Южной Африке, где всего за несколько месяцев преступность превратилась в одну из важнейших политических, социальных и экономических проблем, к нигерийцам уже приклеился ярлык преступников. Хиллброу, или «Маленький Лагос», стал центром нигерийской общины в Йоханнесбурге. Этот район стал самой страшной «запретной зоной» в одной из самых криминализированных стран мира.

Впрочем, несмотря на репутацию людей безжалостных, преступные группы южноафриканских нигерийцев (или, если точнее, игбо, составлявших среди них 80—90%) клали в основу своей деятельности отказ от насилия. В Хиллброу и в других частях Южной Африки они принесли с собой эгалитарную систему племенных советов, которая предполагает, что за территории нельзя воевать – можно лишь спорить о них и приходить к соглашению. «Перетирать, а не стрелять» – так мог бы выглядеть их девиз.

Тем не менее южноафриканцы стали видеть в нигерийцах злейших преступников, поскольку те всегда были на виду, неустанно стремились расширять потребление наркотиков и продажной любви среди всех южноафриканских сообществ, а заодно давали дополнительные поводы убеждаться в их непревзойденном умении устраивать аферы и мошенничества.

При апартеиде в криминальной среде так же, как и в других областях жизни, существовала сегрегация: молодые негры, мулаты и белые не водили знакомств друг с другом, поэтому «перекрестного опыления» культур почти или вовсе не происходило. Потребление наркотиков также было очень четко разграничено: черные курили местную южноафриканскую марихуану, которая называлась «дагга» или «зол», мулаты курили «пуговицы» – толченые таблетки мандракса местного производства, приправленные низкосортным золом, а немногочисленные белые употребляли героин, а реже – кокаин: поскольку при апартеиде существовал жесткий контроль над границами, эти наркотики были редкостью, и белые также употребляли их крайне нечасто.

Нигерийские наркоторговцы быстро установили, что этот рынок уже подготовлен к «диверсификации», поэтому начали знакомить различные сообщества с новыми наркотиками. Теперь даггу стали активнее употреблять цветные и белые, а «пуговицы» стали выходить за пределы привыкших к ним цветных районов и городков. Благодаря этому «бюро добрых услуг» нигерийских наркодилеров белая, черная и цветная молодежь стала чаще контактировать между собой.

К 1994 году Нигерия стала новым и весьма значительным центром распространения кокаина с Запада на Восток и героина – в обратном направлении. А поскольку употребление героина в Южной Африке продолжает быть весьма редким, во всех трех сообществах стали весьма популярны кокаин и крэк [27] . А для того, чтобы пробиться на южноафриканский рынок, нигерийцам нужны были «мулы». Мулы – это люди, обычно очень бедные, которые сознательно или сами того не зная перевозят наркотики к месту их розничной продажи. Нигерийцам мулы были нужны, чтобы ввозить в страну кокаин, а героин вывозить из Южной Африки в Соединенные Штаты. Героин из Афганистана и стран Золотого Треугольника доставлялся в соседнюю Танзанию или Мозамбик по другим каналам, обычно через пакистанцев и восточноафриканцев, хотя в Таиланде за это ловили и наказывали именно нигерийские группировки.