Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару - Эдвардс Энн

Она полагала, что Ред может подать на нее в суд за клевету — ведь она изобразила Ретта Батлера негодяем, подлипалой, она указала эти инициалы — РКБ — на его носовом платке, она написала, что его выгнали из Вест-Пойнта — есть от чего прийти в замешательство. Но их сходство этим не ограничивается: взять хотя бы спекуляции Ретта Батлера во время блокады и контрабанду спиртного Редом Апшоу в годы «сухого закона»… И наверное, она была права, опасаясь, что любой судебный процесс с участием Реда повлек бы скандал: ведь где гарантии, что достоянием широкой публики не станут показания, данные ею в свое время под присягой, о том унижении, которому Ред подверг ее.

У Пегги не было достаточно времени, чтобы решить, что же ей следует предпринять, поскольку Бесси уже вводила троих корреспондентов «Ассошиэйтед Пресс» в скромную гостиную Маршей. Позднее Пегги писала, что эти репортеры подвергли ее «форменному испытанию, длившемуся почти три часа». И в продолжение этих трех часов ей пришлось парировать их вопросы о своем прошлом, настоящем и будущем, прибегая к уловкам и хитростям из арсенала южной красавицы столь удачно, что «ребята из АП» даже не поняли, что так и не получили ни одного прямого ответа на свои вопросы, относящиеся к периоду ее жизни от смерти матери до второго замужества.

Как только корреспонденты ушли, Пегги велела Бесси уложить небольшой чемодан и в обстановке мелодрамы, которой могла бы позавидовать сама Скарлетт, села в машину и направилась в горы.

Впоследствии подробные письма с описанием всех обстоятельств ее побега «из ада славы» были написаны и разосланы ею по крайней мере восьми хорошо знакомым писателям и журналистам. И в каждом из них она ярко и трогательно повествовала о том, что заставило ее предпринять это путешествие в горы, представляя его как акт внезапного и полного отчаяния, не упоминая, правда, о том, что спланировала она свое бегство еще пять дней назад.

В первый же вечер, находясь в Гейнсвилле, штат Джорджия, который стал первой остановкой во время ее «побега», она писала нескольким знакомым о трехчасовом интервью, после которого она тут же позвонила Джону и сказала, что уезжает и что если она сможет справиться с очередью людей у входной двери их дома, она уедет в деревню, чтобы переночевать там, где ее никто не смог бы узнать.

В своем пятистраничном письме к Гершелю Брискелю, написанном ею в тот первый вечер бегства человеку, с которым она никогда даже не встречалась, Пегги писала, что в то утро, когда она покидала Атланту, ей хотелось одного: «скрыться в горах, где нет ни телефонов, ни газет и где никто ничего не читает, кроме Библии, — и оставаться там, пока не кончатся деньги. Или пока не иссякнет моя слава. А из своего личного репортерского опыта я знаю, что поклонение местным литературным знаменитостям длится не более трех недель».

В другом письме она сообщает, что покинула дом, имея при себе лишь пачку рецензий, записную книжку, несколько детективных романов, пять долларов и пишущую машинку, но не взяв, по ее словам, ни зубной щетки, ни даже смены нижнего белья.

Поездка до Гейнсвилла, находившегося в 55 милях от Атланты, заняла у нее около двух часов, поскольку, пережив последнюю аварию, она взяла за правило вести машину со скоростью, не превышающей 25 миль в час. Пегги сняла номер в скромном отеле, расположенном в стороне от центра Гейнсвилла — небольшого городка у подножия самых северных гор Джорджии, зарегистрировавшись в книге как «миссис Джон Марш из Атланты» и заплатив за комнату три доллара вперед. И хотя она об этом и не упоминала в своих многочисленных «беглых» письмах, ее чековая книжка была при ней, а в городке действовал филиал ее банка.

Беглянке не потребовалось много времени, чтобы достать пишущую машинку и приступить к чтению самых последних рецензий, присланных ей по почте издательством незадолго до ее бегства из дома. Позвонив Джону, она села за письмо к Гершелю Брискелю, который, по словам Джона, позвонил в Атланту, чтобы сообщить, что собирается вскоре на Юг и хотел бы встретиться с Пегги.

«По штемпелю вы сможете определить, что я не дома в Атланте. Я в бегах. И уверена, что Скарлетт О’Харе пришлось пережить куда меньше, когда она покидала осажденную Атланту или находилась в осаде, чем пережила я во время осады, которая длится со дня публикации книги. Если бы я знала, что все это и означает быть писателем, я бы трижды подумала, прежде чем вручить Гарольду Лэтему свою потрепанную рукопись. За эту неделю я похудела на десять фунтов, я вздрагиваю от любого телефонного звонка и убегаю как последний трус, едва завидя знакомое лицо на улице… Совершенно посторонние люди ловят меня за шиворот на улице, задавая при этом потрясающие вопросы, а фотографы выскакивают из всех труб».

Тем не менее, пишет Пегги, она «с большим удовольствием вернется домой», если Брискель решит приехать в Атланту.

«Было бы замечательно увидеться с вами, — пишет Пегги, — ведь я ваша давняя поклонница». И она подробно комментирует его рецензию на «Унесенных ветром»:

«Благодарю вас за фразу, что, несмотря на то, что местами мой роман «граничит с мелодрамой», сами времена, о которых я пишу, были мелодраматичными. Да, именно такими они и были, но надо быть южанином, чтобы представлять себе, до какой степени мелодраматичными они были на самом деле. Я во многом смягчила взятые мною из реальной жизни случаи, просто для того, чтобы они звучали достовернее. И большое спасибо вам за защиту капитана Батлера и достоверность этого образа. Когда я описывала его, мне и в голову не приходило, что потребуется так много аргументов, чтобы доказать, были в реальной жизни люди, подобные ему, или нет. Люди, подобные ему, были тогда столь обычны, что я и выбрала-то этот характер за его типичность. Типична даже его внешность. Я просмотрела сотни старых дагерротипов, вглядываясь в лица, и этот тип лица сразу бросается в глаза. Так же, как лица бледных, печальных молодых людей с непременным локоном на лбу, портреты которых зачастую были снабжены надписью типа «Дорогой кузен Билли. Убит при Шилохе». (Меня всегда удивляло, почему все мальчики, похожие на него, были убиты под Шилохом.) И в случае с капитаном Батлером я оказалась между двух огней: людям он кажется настолько реальным, что я вполне могу заполучить судебный процесс, несмотря на мои уверения, что не писала его ни с кого из тех людей, о которых я когда-либо слышала».

«Бог мой, я все еще продолжаю, — писала она на второй половине пятой страницы письма, добавляя еще несколько строк: — Приезжайте. Я устрою для вас вечеринку, если вам этого захочется, или же просто буду кормить вас, сидеть рядом и слушать то, что вы будете говорить. У моей кухарки старая добрая выучка, и особенно сильна она в приготовлении тушеных овощей и настоящих жареных цыплят, а также булочек, которые тают во рту. Что до меня, то я предпочла бы послушать вас и выразить свою благодарность, нежели устраивать вечеринку».

На следующий день после прибытия в Гейнсвилл утром Пегги пишет Эдвину Грэнберри, автору восторженной рецензии на ее книгу, опубликованной в «New York Evening Sun». Письмо это необычайно длинное — на восьми страницах! — и еще более откровенное, чем то, которое она написала Брискелю:

«Дорогой мистер Грэнберри.

Я — Маргарет Митчелл из Атланты, автор романа «Унесенные ветром». Ваша рецензия на мою книгу была первой из всех, прочитанных мною, и она так обрадовала меня, что мне захотелось тут же написать вам. Больше недели я пыталась это сделать, и вот теперь вы видите, сколь далеки оказались мои благие намерения от исполнения!

Как только я прочла написанное вами, первое, что я подумала, что должна написать вам совершенно необыкновенное письмо, письмо, которое могло бы донести до вас, сколь высоко ценю я вашу доброту. Но оно так и не появилось, затерявшись где-то на дорогах последних сумасшедших недель, и вот сегодня вечером я обнаружила, что сижу в отеле в Гейнсвилле и, падая от усталости, но полная благодарности к вам, пишу нечто бессвязное. А потому простите этому письму его недостатки.