Записки санитара - Павел Рупасов

Вечереет. Опять в больнице старый парк покрыт свежевыпавшим снегом, тихо и нет ворон. Они еще не прилетели с работы. Прилетят, сядут на деревья и будут обкаркиваться, прежде чем заснуть. Прилетели. Обкаркались. Минут пять-десять это длится, шум стоит большой! Наконец, все стихает. Деревья, все их голые ветви в неверном свете фонарей покрыты большим количеством вороньего народонаселения. Для чего они устраивают такой «каркачий» гвалт вечером, так же непонятно, как и утром. Это вдвойне непонятно и от того, что в теплое время года они не обкаркиваются… Может быть, это как-то согревает их в мороз, перед сном? Корней Чуковский, оказывается, проживал весьма непростую, очень трудную жизнь и был при этом неплох, – какая это чепуха – Время.

Я – Харон-перевозчик, с той разницей, что он был неживой и перевозил через Стикс мертвых, а я и мы – еще живые. Остальное все совпадает. А Харон однокоренное слово с резким словом хирург (ургентный перевозчик). Ургентный – значит быстрый, срочный.

Он (муж, двадцать пять лет от роду) жену тяжело ранил в ссоре, ножом, и сам сейчас рядом лежит. Она умрет через пару часов, а он с порезанными венами, с шоком и со своей комой здесь же рядом, с женой, в травм-реанимации. Лежат на соседних кроватях, оба подключенные к аппаратуре искусственного дыхания.

Я увидел эту девочку (его жену) ночью в коридоре ургентной операционной: над ней склонились три врача, и один из них застыл в напряженной позе – давил на грудь вверху почти в районе шеи, и вокруг стояли хирурги, и тревожно так было. Я прошел мимо, чтобы не войти в ситуацию: я никто – безмозглый санитар, да а и хоть профессор – ничего не сделать, раз он так, наклонившись, стоит и давит – значит, крупная артерия разрезана и все – и все…

Через минут сорок я снова зачем-то попал к ним в их ночную операционную. Она и рядом на соседнем столе второй – другой, не муж, но тоже получивший удар в грудь и в шею ножом. Она лежала с раскрытой грудиной, и врачи боролись над ней, чуть ли не целое полотенце вынимали из разъятой грудины – осушали операционное поле. Я подумал – неужели она еще живет…

И потом пришлось ее везти мне в травм-реанимацию, а через какое-то время его туда же, и она еще была жива. И спросил там: «Она еще жива?» «Она еще жива» – ответили мне. А потом я ее вез в морг… Это не лучшее занятие в мире, но вполне занятие Харона… вез по льду, по неочищенной дороге каталку с черным целлофановым кульком – вот и все… – и передвинул кулек с колес травм-каталки на колеса морг-каталки, и закатил ее туда, среди тех, кто сегодня сюда попал.

А потом, когда уже была совсем ночь, приехали два молодых, два здоровых и сосредоточенных несонных спеца – один следователь, другой криминалист, Дима и Юра – профи… Быстро вычислили человека с ключом (от морга): «Отведи, нам надо к ней…» – и я отвел. Они быстро фотографировали ее, с ее трубками, из-отовсюду висящими, как из куклы, фильма об ужастиках, о Шреке, который надел на себя одежду с трубками в аппаратной аптеке злой колдуньи. Она была там, где так редко бывают молодыми. Фотографирование не прервал старший врач смены, который примчался:

– Кто и как открыл вам? Кто и как впустил?

– Я впустил.

– Почему?

– Извини.

– Испугался следаков? Думал, им все позволено? Ладно. Пусть фотографируют…

Утром зачем-то (опять кого-то вывозил) я снова оказался в травм-реанимации. Ментовой человек – прапорщик с двадцатипятилетним стажем, расстроенно и устало сидел в коридоре (караулил мужа-убийцу), чтобы тот, очнувшись, не наделал дальнейший побег и смерть…

– А в травм-реанимации, там на окнах есть решетки?

– Там потолки пять метров и окна три метра высотой – какие там решетки… Больница наша, построенная в 1803 году, бедненько выглядела еще четыре года назад, теперь вся сияет, всеми своими двенадцатью корпусами среди старинного парка. Но откуда у нас трехметровые решетки…

– Не знаю, загляните сами, где у них там решетки…

Утром, как и всегда зимой, в парке обкаркивались вороны, и, кроме этого, было все совершенно философски тихо и умиротворенно. Муж ее, такой же молодой, просто спал медикаментозным сном, фиксированный, как и все здесь…

Потом вез туда же тело женщины, которая долго копила деньги, чтобы прооперировать аневризму, и теперь соседкой со всеми успокоенными тихо легла в отремонтированном новеньком морге, в который не заедешь просто – нужно каталку оторвать от пола, чтобы переехать предусмотрительно оставленный всеми инстанциями и последним узбеком-строителем дядей Васей порожек.

Эти бумажечки с записочками о том, что было на дежурстве, никогда не кончатся…

Но кончился сегодня я…

– Черный стул был? – Тут же сидит лифтер Володя (водитель грузовой кобылы), и я его мгновенно переспрашиваю:

– Черный стул был?

– Был, – отвечает, – маленький такой, удобный, для лифта черный стульчик был. И его быстро украли…

– Катя, у вас закурить не найдется?

– Дак, я не курю.

– Значит, вы женщина со здоровыми намерениями…

– Может быть…

И какая же это совершенно бесцельная чепуха – Время…

О природе вещей

Червяки

Копаю огород. Это трудное и скучное занятие. Потому что надо. За спиной Севастополь – там белые набережные у моря, нежный ветерок, а тут жара и пять соток. И никто не помогает, кроме червяков.

Я стал помощников собирать. Пусть побудут вместе. Найду – и брошу на целлофановую пленку, покрывающую соседнюю грядку, чтобы вскопанная земля не сохла. Найду и брошу, в кучку, потом вторая «колония» червяков сформировалась. И мне копать веселее. И червякам веселее – всем приятно чужое внимание. Червяков набралась целая кучка, потом к ним упал комок земли. Я копаю, на помощников поглядываю. Для червяков большая черная целлофановая пленка – целый мир, «ни морем переплыть, ни посуху не перейти»… А случившееся с ними – целое переселение народа, в необычную и враждебную среду обитания. Помощники вокруг комка земли ползают, все держатся рядом, никто «на рожон» никуда не отползает. Умные. Время идет, длится бытие. Деревенские не оказывали поголовного смирения перед лицом судьбы, но исследовали близлежащие территории осторожно: не покидая своих «деревень», искали – нет ли на расстоянии «вытянутой ноги» земли – куда можно «утечь». И более длительных экспедиций не предпринимали.

Некоторым червякам с самого начала не повезло: когда их кидали на пленку – они не попали в кучку и оказались в одиночестве. Вот эти одиночки были «первопроходцами поневоле» – они ползли! В отличие от деревенских, которые упрямо не ползали никуда, кроме как внутри своего сообщества. А те, которым достался комок земли, вообще потом успокоились – расположились вокруг комка «в три ряда» и «уснули». А первопроходцы – нет, они не уснули, – они ползли и вели себя при этом очень по-разному. Всего усматривалось три типа поведения: 1 – хаотическое, 2 – «неврастеническое», 3 – «осмысленное». В основном первопроходцы вели себя по первому типу – бестолково ползали, часто меняя направление, – недоработки у них в системе навигации и самонаведения, поэтому из этих десяти «человек» никто «обетованной земли» не нашел, а так и остался на пленке, пока я их сам рукою всемогущей по домам не распустил. Неврастеники – человека три таких было – они не столько ползли, сколько психовали на судьбу и сложившиеся обстоятельства жизни. Это бывает со всеми червяками, когда их лопата выковырнет из земли – они начинают вертеться, сворачиваясь кольцами, отпугивающее такое поведение, наверное – змею изображают. Неврастеникам уже не целесообразно было кого-либо отпугивать, им целесообразно было ползти, чего они как раз, в силу слабохарактерности, не делали. Полежат, полежат, потом понервничают, снова полежат. Очень похоже на людей, которые работать не хотят, а только ноют. А третьи червяки, их было тоже трое, вели себя геройски осмысленно: они ползли, не теряясь в своих сомнениях и не меняя направления, – вот они-то и нашли свободу самостоятельно. Молодцы. Несмотря на недостатки штурмании и эхолокации.

Но и деревенские время от времени тоже выдвигали из своих рядов первопроходцев и смельчаков, которые покидали сообщество и самостоятельно уползали в неизвестность – искать Землю. Одна «деревня», та, которой достался комок земли, находилась всего в ладони пути до края целлофановой пустыни. Всего одному червяку повезло выбрать правильное направление – и он уполз на Родину. Безвозвратно. Такого простого бесследного его исчезновения, без каких-либо последующих сообщений братьям поневоле я никак не ожидал. Но, увы, он не вернулся и никаким образом не сообщил в родную деревню о десятисантиметровой свободе. И группа осталась в неведении дремать вокруг комка земли. Нет между червяками никакой коммуникации. И интуиции у них нет. И телепатии тоже. И навигаторы они никудышные. Очень много недостатков.