Госпожа - Л. Хилтон

На тумбочке рядом с вазой лежал знакомый желтоватый конверт. Я открыла его одной рукой и зубами, а второй тем временем методично ломала стебли лилий возле головок, с каждым очередным стеблем все дальше и дальше отдаляясь от неприятных воспоминаний. С тычинок осыпались облачка оранжевой пыльцы, пачкая мои манжеты. В записке было сказано следующее:

Мисс Тирлинк,

надеюсь, Вы хорошо добрались и разместились с удобством. Прошу Вас сразу же сообщать, если Вам что-то потребуется. Когда Вы будете готовы, Вам покажут коллекцию, а затем я буду рад отужинать с Вами. Благодарю Вас за то, что Вы приняли мое приглашение.

Искренне Ваш,

Я перечитала текст еще несколько раз и пришла в себя лишь тогда, когда на пол упала последняя лилия. Чудесная шелковая блузка от «Клоэ» безнадежно испорчена!

– Какого черта, Джудит! Давай-ка убери это все! – произнесла я вслух, но тут же замолчала.

Да, ковер испорчен, но в моем новом мире об этом позаботится кто-нибудь другой. Я уже давно перестала быть той девушкой, которая в панике пыталась взять себя в руки, оказавшись наедине с трупом в душном гостиничном номере. Я богата, независима, свободна, и я здесь! Сама по себе, с исключительно профессиональными интересами! Я живое доказательство того, что если верить в себя и идти за мечтой, то можно стать кем угодно, не правда ли? А о мертвых доказательствах, пожалуй, не будем вспоминать. Главное во мне – сила здесь и сейчас! Кому нужны копания в прошлом? Да пошел этот Пруст вместе с его тетушкой и чаем из липового цвета! Я прошла в ванную, подержала запястья под ледяной водой, потом быстро приняла душ, переоделась, поправила макияж и твердой рукой заколола волосы. Мне многого удалось добиться, и какой-то дурацкий запах из прошлого не собьет меня с пути! За работу, Джудит!

К тому времени как меня проводили к минималистской кубической постройке, где Ермолов хранил свои сокровища, я уже окончательно пришла в себя. Для этого вечера я выбрала черное платье-рубашку от «Макс Мара» и грубые сабо «Марни» – жуткие, но в сочетании с тончайшим шелком выглядело довольно богемно. В брифкейс я положила рулетку, таблицу размеров, фонарик и увеличительное стекло. Удивительно, как много подделок сошли за подлинники лишь из-за того, что эксперты пренебрегли такими простыми вещами. Еще я прихватила старый поляроид, поскольку фотографировать картины на телефон, разумеется, никто не разрешит. Слуга передал меня в руки неодобрительно смотревшей на меня француженке в строгом костюме, походившем на униформу стюардесс Ермолова. Это и оказалась та самая мадам Пулазан, ассистентка, с которой мы договаривались о встрече. Разговаривала она по делу и вежливо, но наградила и мои ноги, и мой брифкейс таким многозначительным взглядом, что я сразу же поняла, насколько ей ненавистен сам факт моего присутствия. Что, я слишком молода или недостаточно благоговею от увиденного? Матовые стеклянные двери открылись после сложной процедуры сканирования сетчатки и ввода всех нужных кодов доступа, и мы оказались в тускло освещенном холле, пропитанном запахом озона и лака.

– Итак, мадемуазель. Вот соглашение о неразглашении. Вашу подпись, пожалуйста, здесь, здесь и здесь.

Договор был аж на трех страницах, на английском, и оказался настолько подробным, что мне пришлось не просто отказаться от права обсуждать содержимое коллекции с кем бы то ни было, а фактически пообещать стереть ее из памяти. Но что поделаешь, подумала я и быстро нарисовала подпись Элизабет в нужных местах. Мадам просканировала меня каким-то прибором с подсветкой, напоминавшим продвинутый вибратор, подозрительно перерыла все мои бумаги и наконец с победоносным видом извлекла из брифкейса поляроид.

– Это запрещено!

– Он понадобится мне для проведения оценки.

– Вы не доверяете своим глазам? – усмехнулась она.

Я вполне могла бы ответить ей, что не доверяю Ермолову, но это бы ни к чему не привело, поэтому я вежливо предложила ей позвонить начальству и спросить разрешения на фотоаппарат, а потом с наслаждением разглядывала отвратительную гримасу на ее лице, когда разрешение было дано. Еще один длиннющий код для последнего замка, и мы наконец вошли в зал.

Пол в зале оказался малахитовый, но стук моих сабо по гладкой поверхности доставлял мне столько удовольствия, как будто пол был сделан из чистых изумрудов. И если в отведенной мне комнате я была выбита из колеи запахом лилий, в разы повысившим мою тревожность, то теперь я вспоминала километры, пройденные по бесконечным коридорам аукционного дома, месяцы постоянной беготни по чужим поручениям, хождение взад-вперед по набережным Лондона, коридор с гобеленами в Национальной галерее, приведший меня к первой картине, которую мне удалось увидеть по-настоящему, путь, по которому теперь я пришла сюда, но уже независимым, уважаемым профессионалом. Согласитесь, нечасто случается такое, что на несколько секунд ты вдруг четко ощущаешь, что получила именно то, что хотела. Мне казалось, я парю в воздухе, смотрю сквозь завесы времени, без малейших усилий принимаю собственные достижения. Неплохо, Джудит! Совсем неплохо! Открыв глаза, я увидела, что мадам вопросительно смотрит на меня. Мне совершенно не хотелось доставлять ей удовольствие и показывать свое восхищение, однако, несмотря на то что я видела несколько совершенно выдающихся коллекций, по сравнению с частной галереей Ермолова они и рядом не стояли.

Вытянутый зал с высоким потолком был залит мягким светом, как будто бы исходившим от свечей. Два дивана работы Брейера с обивкой из белоснежной, как зубная паста, замши расположились спинка к спинке в центре зала, а вокруг них стояли кресла с изогнутыми, словно арфы, спинками эпохи Регентства из мерцающего бука, а также группа кресел-бержер в стиле Людовика XIV с обивкой из серого шелка. Казалось, они лишь ждут, чтобы кто-нибудь в них уселся и завязал светскую беседу. Я сразу же узнала Поллока и картину Матисса «Дом на Таити», пять лет назад ставшую настоящей сенсацией в Нью-Йорке, когда анонимный покупатель зашел на аукцион практически с улицы и сделал ставку почти на сорок миллионов, три Пикассо, Рембрандт, два Брейгеля, Сезанн, Тициан – вашу мать, настоящий Тициан, у кого, ну скажите мне, у кого есть свой Тициан?! – а еще «Портрет юноши в красном берете» Понтормо. У меня аж голова закружилась. Пришлось подавить желание бегать от одной картины к другой, прикасаться к сияющим поверхностям и наслаждаться внутренним трепетом. Левую стену занимали русские художники: кружащий в воздухе демон Врубеля, Григорьев, Репин – потом Пуссен и серия пейзажей Климта.

– А вот здесь графика, – произнесла мадам, указывая дистанционным пультом управления на панель под пейзажами Климта.

Панель с тихим шипением отъехала в сторону, и я увидела стальной контейнер, напоминавший гигантскую старомодную стойку для компакт-дисков. Мадам нажимала на кнопки, перелистывая рисунки – настоящее колесо обозрения рисунков углем и аквафортов, каждый из которых сам по себе являлся шедевром.

Мое приподнятое настроение внезапно улетучилось, и сладость встречи с прекрасным уступила место горечи мартини с икрой. Я была готова взять на себя ответственность и даже испытывала радостное возбуждение перед сложной задачей, но это просто невозможно. Слишком много, слишком хорошо, чтобы быть правдой! Мне нужна команда ассистентов, лестницы, перчатки и еще бог знает какое оборудование. Я бы не осмелилась и пальцем прикоснуться к этим картинам, а уж тем более оценивать их. На что рассчитывал Ермолов? Как владельцу такой коллекции вообще могло прийти в голову воспользоваться услугами частного, никому не известного галерейщика для оценки работ, чья красота внезапно показалась мне насмешкой?

Мадам чинно уселась на диван, скривив накрашенные губы в напряженной, выжидающей усмешке. Будь бесстрашной, Джудит!

– Я так поняла, это работы эпохи Возрождения? – с трудом выдавила я.

– Разумеется. Сюда, пожалуйста!

Я пошла за ней по галерее, повесив голову. Дальняя стена была пустой, что только подчеркивало роскошь прочих сокровищ. Мадам приложила ладонь к скрытой панели, крошечная дверца отъехала в сторону, как будто открывая нам проход в келью средневекового монаха. Зайдя внутрь, я не смогла скрыть удивления: комнатка была точной копией знаменитой studiolo герцога Урбино, полностью обшита панелями с затейливой инкрустацией из разных сортов дерева, где образы тромплей переплетались с портретами известных классических философов эпохи Возрождения. У меня глаза разбегались от всего этого блеска и великолепия. И тут я заметила совсем близко, всего лишь на расстоянии вытянутой руки, два медальона, два сияющих лица, два изящных подбородка, две пары внимательных серых глаз, две светловолосые головы, покрытые тончайшей вуалью, которая, казалось, вот-вот начнет развеваться на ветру. «Благовещение» и «Мадонна с Младенцем»! Они и правда здесь! Картины, которые я проходила в университете, но никогда не видела, мало того – их вряд ли вообще видел кто-либо из ныне живущих! Боттичелли Джеймсона! Теперь я начала понимать, к чему клонит Ермолов.