Вкус свинца - Марис Берзиньш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хреново, — я вынимаю из кармана папиросы «Единство», протягиваю Яцеку. — Русские тоже влезли в Польшу.
— Русские такие же курвы, как литовцы. Вильнюс забрали… Теперь они заодно, против Польши. Порешить бы их всех.
— Англичане обещали помочь.
— Что англичане. Они только пиздят. Сидят на своем острове и пиздят.
— М-да… как думаешь, русские придут в Латвию?
— Ой, матка боска! Думаешь, придут?
— Не знаю, потому и спрашиваю.
— Курвы… и все-таки лучше русаки, чем немцы. Все-тки тоже славяне… — Яцек со всего размаху саданул ногой по электрическому столбу.
Пока Яцек трясет ногой от боли, я задумываюсь. Ему славянская кровь может помочь лучше найти общий язык с русскими, чем с немцами, а как в моем случае? Как для нас, балтов? Мы не славяне, не германцы, хотя — как ни крути — и та, и другая кровь подмешана в латышей… Ха, а в меня нет! По крайней мере в пяти последних поколениях никто из предков не путался с другими народами. Хотя, что такое — пять поколений, пустяк, но все же. В выпускном классе средней школы я провел генеалогическое исследование. Собрал по родственникам кипу пожелтевших документов и записей, старые семейные библии[3] и сборники песен, в которых «хроники нашей фамилии» записаны выцветшим готическим шрифтом. Кого я там только ни нашел — и рыбака из Румбулы, и егеря из Ропажи, старшего батрака в Калценавском поместье, и грузчика досок с Луцавсалы, и всех их жен и детей. Наш дом в Торнякалнсе построил мамин дед, булочник Крузулис, а сын его выучился на учителя. Дед научил меня читать и писать, но тяга к ремеслу совершенно точно идет по линии Биркенов — папин отец загонял в землю спицы[4] и на скважины устанавливал водяные насосы, а бабушка была белошвейкой. Другую бабушку я, к сожалению, не застал… оп-па, ну и занесло меня.
Ну, да, верно, они все были латыши. Ни немцев, ни русских, ни поляков, ни шведов, ни каких-то других я не нашел в нашем семейном древе. Ну, и что из этого? Есть ли какая-то польза от такой чистокровности? Вряд ли. Как-то на уроке географии, когда мы говорили о народах Европы, кто-то сказал, что я скорее похож на австрияка или мадьяра, чем на латыша. Странно было слышать такое мнение, но, может, и в самом деле я так выгляжу? Никакой я не жгучий красавец — волосы темно-коричневые, вьются, нос с горбинкой — в детстве сломал о чердачную балку. Тело волосатое, как у южанина, только глаза — голубовато-зеленые, хоть тут есть что-то латышское. Листая тома наших народных песен, узнал, что темноволосых больше всего среди ливов и куршей. Может, от них и наш род ведется? Фамилию тоже, наверняка в господские времена дали. Конечно, если уж ну совсем не по нраву, можно ее переиначить на латышский лад, скажем, на Берзса[5] или Берзиньша, как сделали другие, да нужно ли? Если бы Улманис поменял свою на Виксниньша или Гобиньша[6], можно было бы последовать примеру. А так, смех один…
Вот уж не знаю, стыдиться мне или нет, но по утрам никогда не просыпался с мыслью — да я же латыш! Правда, и насчет других народов, что здесь живут, я сильно не заморачивался. А теперь что получается? Яцек, конечно, болтает, но по всему выходит, что национальная принадлежность приобретает все большее значение.
— Эй, ты что, заснул? — Нога Яцека на месте, боль прошла.
— Задумался.
— О чем? — спрашивает он, не ожидая ответа. — Пока ты думал, я уже придумал. Что бы ни случилось, но фрицы сюда не придут никогда!
— Ого! В самом деле?
— Ну, сам посуди! Если бы немцы оставались здесь, Гитлер мог бы напасть, чтобы спасти своих. А если они теперь укатят в фатерлянд, то ему и делать тут нечего… Разве не так?
— Не знаю, может случиться… — перекатываю пальцами мундштук выкуренной папиросы. Не считаю, что Яцек семи пядей во лбу, и его рассуждения меня не убеждают, тем не менее он, хоть и не сказал вслух, а пришел к тому же выводу, о котором мне совсем не хочется думать. Так же, как не хочется, чтобы Коля оказался прав. — Ну, тогда у русских будут развязаны руки.
— Не горюй. Нальешь русскому водки, ему больше ничего и не надо. Они простые мужики. Не слишком умные, понимаешь? Обведем вокруг пальца так же ловко, как цыган лошадей крадет.
— Твои слова да Богу в уши, — спокойствия ради я не добавляю, что Коля считает Россию куда опаснее Германии.
— Так и будет, я знаю, что говорю! Пошли-ка лучше от всей этой херни по пивку пропустим.
От внезапного дружеского приглашения у меня прямо желудок свело. Вот уж, всего пару минут назад мне бив голову не пришло, что разговор закончится предложением пойти в кабак.
— В другой раз с удовольствием, а сейчас не могу, — смотрю на наручные часы, — меня дома ждут.
— Ничего — подождут, — Яцек толкает меня в плечо.
— Не могу, обещал, что буду, — смотрю прямо в карие глаза соседа и вру без зазрения совести.
— Ну, как хочешь.
Развожу руками и изображаю на лице гримасу сожаления. Мне не нравится выпивать вместе с Яцеком, захмелев, он становится задиристым. Придется еще руками махать, а я терпеть не могу драки. Помню, на службе особым шиком было забраться в огражденный канатами квадрат и боксировать. Стараться заехать противнику по морде так, чтоб в глазах потемнело, а того лучше — если противник упадет и уже не может подняться по крайней мере секунд десять. Нокаут. Страх или волнение — как у кого — боксеры пытаются скрыть самоуверенной усмешкой, рассчитанной на зрителей… Боксерские соревнования проводились между полками, батальонами, ротами и взводами. Старший лейтенант нашей роты Зиедс, выросший среди драчунов рыбацкого поселка в Юрмале, перед боями ободрял парней, говоря: «Это сказочное чувство, когда ты кому-нибудь так заедешь по носу, что аж чавкнет. Нужно стараться так вмазать, что у него в носу чавкнуло».
Я не был исключением. Не хотелось выглядеть трусом или слабаком, преодолел отвращение и полез между канатами. Запретил себе думать о том, как бокс согласуется или скорее не согласуется с любовью к ближнему. На удивление, успехи не заставили себя долго ждать. Тренер капрал Анкипанс сказал, что при хорошей работе из меня может выйти не только чемпион роты, но и чемпион полка. Научился предвидеть, куда
