Осень в Калифорнии - Керим Львович Волковыский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А Мирра не рассердится, что ты пошел меня провожать? – вдруг спросила Люся и посмотрела на Селима как-то чуть сбоку, не то чтобы вызывающе, но с подначкой.
Вопрос застал Селима врасплох, он покраснел и, прошлепав по очередной луже, пренебрежительно пробасил:
– А чего ей сердиться, мы с ней просто дружим, книжки обсуждаем, кино. Недавно дал ей почитать «Триумфальную арку». Ты, кстати, читала? Гениальный роман. Ты, например, знала, что…
Оседлав любимого конька, Селим успокоился и поскакал по проторенной дорожке. Девочка вполне могла задать вопрос этому любителю искусства: «А мы с тобой что, будем не просто дружить?» Но – не задала.
Селим, согласившись проводить Люсю, поначалу страшно перетрусил, причем боялся он не Эдика – о возможном гневе бывшего Люсиного дружка он даже не подумал, он опасался, что у него опять не возникнет ожидаемого «телесного волнения» – учащенного сердцебиения, слабины в коленках, не пересохнет во рту, без чего настоящей влюбленности не бывает. В том, что он влюблен в Люсю, Селим не сомневался, а что до упорно не появляющихся симптомов влюбленности – они, вероятно, были им почерпнуты из прочитанных книг.
Как бы то ни было, их новая дружба не ограничилась одними провожаниями. Люся незаметно, но по-деловому взяла дело в свои руки. Они теперь не только сидели за одной партой, Селим успел побывать у Люси дома. Тяжелая мебель (и пища), хрусталь и китайский ковер на стене, обретавшиеся в добротной, жарко натопленной квартире капитана внутренних войск Петра Ивановича Трошкина, произвели на него несколько удручающее впечатление, но на взаимоотношения с Люсей не повлияли, скорее, напротив – в каком-то смысле укрепили их и по-своему узаконили.
Как-то раз Люся, задумчиво растягивая слова, неожиданно сказала:
– А я твою маму и сестру один раз зимой в Центральном универмаге видела. У твоей мамы очень красивая шуба… такой мех…
Селим, обычно чутко реагирующий на пошлость, промолчал и, пожав по привычке плечами, безразлично произнес:
– Кажется, норка, не знаю точно. Люсь, мы будем, наконец, делать алгебру или что?
Профессорский сынок, Селим помогал своей не очень сильной в точных науках подруге с выполнением домашних заданий, а сегодня он, преодолев не то волнение, не то какое-то неприятное чувство невольного предательства, пригласил Люсю в кино на фильм «Рокко и его братья»:
– Как ты не видела «Рокко»? Но это же… это… это – самый лучший фильм в мире.
* * *
С тех пор как он приехал в Локарно, прошло уже несколько дней. Как и следовало ожидать, на второй день его попросили покинуть пансион, но ему удалось найти комнату в маленькой, недорогой гостиничке Vecchio Locarno[5], приютившейся возле старинной церкви, в сотне метров от Пьяцца Гранде.
По утрам его будил колокольный звон. Он вскакивал, принимал душ и спускался в узкий, похожий на колодец дворик, где его уже ждал неказистый завтрак.
– А, nostro russo! Buon giorno, come stai?[6] – приветствовал его горбатый хозяин и странно, по-собачьи скалил зубы.
– Grazie, bene, e Lei?[7]
Он мазал маслом и малосъедобным конфитюром булку, залпом выпивал стаканчик приторно-сладкого апельсинового сока и в ожидании горького обжигающего кофе погружался в изучение сегодняшней программы.
Его день проходил в бегах, он смотрел всё: и то, что шло на конкурс, и то, что проходило по внеконурсной программе; его интересовали фильмы, отобранные для секции «Особый взгляд», и документальное швейцарское кино; он бегал от одного кинотеатра к другому, иногда не досматривая фильм до конца, чтобы успеть на следующее важное зрелище, чтобы к вечеру, окончательно одурев, проглотить впопыхах здоровенный сэндвич из городского супермаркета, заскочить в номер, принять душ и, приодевшись, застолбить место на Пьяцца Гранде, рядом с сотнями таких же, как он, зрителей, взволнованных предвкушением готового вот-вот развернуться под открытым небом парада звезд и звездочек самой разной величины.
Умом он понимал, что ему следует как можно быстрее возвращаться в Берн, начинать устраивать будущее, что-то делать… Но он старательно гнал от себя эти неприятные мысли. Право же, зачем ему ехать назад, если он нашел то, что всю жизнь искал: безделье, не сопровождаемое угрызениями совести, независимость, пусть и сиюминутную, а главное, возможность находиться рядом с людьми, беспристрастно наблюдать за ними, не принимая участия ни в их жизни, ни в их заботах. Он нашел наконец свою Италию.
Время летело незаметно, с той чарующей легкостью, которая наступает после долгих бессмысленных действий и суеты. Мы постепенно втягиваемся в окружающую жизнь, привыкаем к ее монотонному, никогда не надоедающему ритму и начинаем искренне верить, что мгновение равнозначно вечности, а вечность – всего лишь пустой раздражающий звук.
Проснувшись в пятницу, он с тоской подумал: «Завтра уезжать. Ох, как не хочется». Следующая его мысль была уже более конкретна: «Черт возьми, я ведь так и не побывал на Мостре».
Справедливости ради надо отметить, что в первый день после беседы с директором фестиваля, полный энтузиазма, он пустился было на поиски выставки, посвященной Висконти, но единственное, что он обнаружил, были развалины небольшого средневекового замка, расположенного на выезде из города. Пожилая женщина, обслуживающая руины, принадлежавшие с незапамятных времен аристократическому роду Висконти, недоуменно посмотрела на него: ни о какой Mostra она не слышала – и посоветовала ему обратиться в туристическое бюро.
Спасибо.
Потом стало как-то не до того, не до Мостры, но больше откладывать посещение было нельзя. Да и интересно же все-таки посмотреть, какими экспонатами устроители этой выставки собирались привлечь посетителей, и потом, к Висконти у него были свои особые счеты.
В результате он решил после обеда никуда не ходить, разве что быстренько заглянуть на пресс-конференцию братьев Тавиани, а затем по наитию, вслепую, не консультируясь с картой и никого не спрашивая, выйти прямиком на то место, где эта Мостра располагалась.
Пресс-конференция модных итальянских режиссеров затянулась, и, когда он быстренько пересек пьяццу и пошел по направлению к озеру, южный августовский день начинал потихоньку готовиться ко сну. Он было заблудился, но довольно быстро сориентировался; сообразив, где находится, свернул вправо и оказался на площади Педраццини. Красный язычок указателя нацелился на небольшую виллу, у входа в которую висела скромная вывеска «Mostra Visconti».
Мостра размещалась в небольшой уютной вилле начала двадцатого века в стиле модерн. С ее наглухо затворенными деревянными ставнями, узкими балкончиками и посыпанной гравием дорожкой, которая вела к
