Мой мир: рассказы и письма художницы - Наталья Григорьевна Касаткина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня красный шарф, у мамы – голубой. Это от солнца. Ведь в тайге будет жарко. Недавно мама сказала мне: «Теперь ты большая. Значит, тебе можно доверить большую тайну…» Оказывается, наш папа вовсе не в длительной командировке, а арестован. По ошибке. И нам разрешили приехать на свидание с ним. Вот мы и едем. Папин адрес: Красноярский край, станция Решёты, почтовый ящик № 235/10.
Наверное, Решёты – это такие большие решетки, за которыми живёт теперь наш папа. А ящик, наверное, огромный. Ведь мама каждый день пишет письма и открытки, чтобы поддержать папу. Мама, наконец, нашла через знакомых хорошую работу, и мы накупили много продуктов для папы. В окне опять интересное: серебристое море. Это – ковыль в степи. Так красиво перекатывается под ветерком это море. И так хороши здесь закаты солнца! Всё другое, чем в душной Москве. Свобода!
Когда папа уехал, мне было шесть лет. Теперь мне девять. Мой папа был писатель, он работал дома. А мама все дни бегала по редакционным заданиям. Она была журналист. Кроме того, мама писала о театре (она училась у Мейерхольда). Часто вечерами мама уходила смотреть спектакли. Она старалась уйти тайно от меня, иначе не миновать было рёва.
Папа подрабатывал редактурой. У него в кабинете копились стопки чужих рукописей. А кабинет был чудесный. Он был на втором этаже, а мы с мамой жили на первом. Между этажами была винтовая деревянная лестница, по которой я вечно лазила вверх и вниз. Бывало, мама скажет: «Зови-ка отца обедать». И я уже ползу на четвереньках вверх и кричу: «Отецы, обедать!» У папы наверху стоял высокий старинный бронзовый светильник. Ещё была фисгармония карельской берёзы. Папа любил петь и аккомпанировал себе на фисгармонии.
Помню вот это:
А как лёг в могилу Стах,Ветер песни пел в кустах,Зашумела рожь по полюшкуПро кручину, про неволюшку…Вот она теперь и пришла, эта неволюшка. Да и кручина тоже.
Папа курил трубку. У него было много разных трубок, даже восточные кальяны. Он любил собирать старину. А до чего хорош был письменный стол-секретер! Папа называл его: «Екатерининский». Так интересно было открывать множество ящичков. Некоторые были потайными, секретными – недаром стол назывался «секретер». Вместо утраченных ручек ящичков были янтарные бусины. Они поблескивали, и всё в комнате поблескивало и переливалось. Мягкий свет светильника и дым трубки делали все предметы в комнате сказочными, ненастоящими. Дым от трубки был душистый. Папа курил хороший табак. На шторах персидского ситца повторялся один и тот же рисунок. Персидский шах сидит в чалме на длинной, округлой подушке. А вокруг него склонились невольницы. Одна предлагает ему фрукты горкой на блюде. Другие играют на музыкальных инструментах. И так красиво звучал папин голос, когда он пел иногда «Персидскую песню»: «О, если б навеки так было…» Мирные картины детства! Если бы!
А поезд постукивает колёсами и везёт нас к цели. Целых три дня мы едем одни в купе. Читаем книжки. Едим взятую из Москвы еду. Смотрим в окно. Нас удивляет то, что на остановках пассажиры жадно расхватывают газеты. В Омске к нам в купе подселяется военный человек – полковник. Узнав, что мы едем к заключённому, кричит: «Вы с ума сошли, никто не даст вам свидания, ведь уже три дня как война!» Оказывается, через четыре часа после нашего отъезда (22 июня 41 года) была объявлена война. Полковник пугает нас тем, что мы не сможем вернуться, советует бежать менять билеты на Москву, пока ещё можно проехать. Мама бежит к начальнику станции, но по дороге передумывает и решает рискнуть.
И вот… мы едем дальше. Детская память (а, может быть, это детская фантазия?) показывает мне такие картины. Вот мы едем прямо через глухую тайгу. В довольно тёмном лесу можно разглядеть большие яркие цветы, вроде наших георгинов. Кто-то кричит «Медведь!» Мне кажется, что я тоже вижу убегающего медведя. А, может быть, и правда, что кое-где тогда рельсы железной дороги проходили по необжитым местам?
Приехали мы ночью. Кругом – лес. Полустанок. Нигде ни души. А у нас вещей несколько пудов. Крупные яркие звёзды… Нас предупреждали, что в тайге могут встретиться беглые каторжники, которые грабят и убивают приезжающих к заключённым. Мама кладёт мне в тапочку деньги и говорит: «Если на нас нападут – беги. Не жди меня и не оборачивайся. Беги сама и как-нибудь добирайся до дома».
Ну вот, как в сказке, буквально из-под земли возникает высокий тёмнобородый человек. «К заключённому?» Мама, дрожа, отвечает: «Да». Он молча поднимает два самых тяжёлых чемодана и куда-то быстро шагает. Мы – за ним. Задыхаясь и не зная, друг это или враг, бежим, волоча по земле неподъёмные сумки.
Выходим к избушке. Всё кончилось отлично. Нас приютили четверо добрых людей. Они были к нам добры, как ангелы. Теперь-то я понимаю, что нас, таких слабых и неопытных, вёл Промысел Божий. Иначе бы мы пропали.
Оказалось, что наши хозяева – архитекторы. Бывшие политзаключённые. Отсидев срок, остались работать на строительстве ГЭС. Нас кормят, поят чаем и предоставляют нам большую кровать – единственную в избушке. Утром наши архитекторы объяснили нам, что нужно делать, куда идти. И вот начались наши таёжные мытарства. Плохо помню подробности. Вспоминаются только отдельные кадры-картины. Взяв с собой на всякий случай кое-что из продуктов для папы и наивно надеясь каждый день на свидание, идём по страшной жаре, отбиваясь городскими шарфиками от туч мошки. Идём тайгой, идём лугами жарков (вроде наших ноготков, только красные ромашки). В день делали примерно 30 километров. Где пешком, где подвезут на дрезине. От начальника – к начальнику. Помню один случай. Нужно было на ходу спрыгнуть с дрезины. Ведь никто не стал бы останавливать её для нас. Слава Богу, что подвезли-то!
Я спрыгнула удачно, а мама упала лицом на рельсы. Вещи же сбросили довольно далеко от нас. Мы оказались на вырубке. Добела раскалённое солнце беспощадно печёт. Кругом – один лес. Мама неподвижно лежит лицом вниз. Под ней растекается лужа крови. Я громко плачу, тереблю маму, трясу, пытаюсь поднять. Она лежит, по-видимому, в глубоком обмороке. Наконец, мама медленно поднимается. Какая же она бледная! Мы находим свои вещи, тихо идём дальше, к очередному начальнику. И так всё ходим. От начальника – к начальнику. Начальники грубы с нами. Маму они называют на «ты», только что не дерутся. Грубо отказывают нам. А у нас у обеих здоровьишко – никуда. То у мамы обморок, то у меня. Полежим по очереди на лавке, да и