Мой мир: рассказы и письма художницы - Наталья Григорьевна Касаткина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Праздник начинался уже с того момента, как я приносила домой пропуск. Когда я принесла его в первый раз, бабушка в спешке начала перешивать мне мамино платье (шёлковое, белое в синий горошек). Обычное платье, сшитое из географических карт, для театра не годилось. Вот только беда: туфель не было. Старые детские, на шнуровке, были малы. А те туфли, которые мама купила за 3 рубля у соседки, были с облезлыми носами. Зато была сумочка, а в ней – бинокль, платочек и немножко денег на газировку, если там будет.
Открытки со сценами из спектакля К. Станиславского «Синяя птица».
Художник – В. Егоров. Фотоателье К. Фишера. Москва. 1912
И вот мы в театре! Мы уже не просто мальчишки и девчонки, мы – зрители!
Я смотрю во все глаза. Прислушиваюсь, о чём говорят Титиль и Митиль на полутёмной сцене. Слежу с трепетом за всем, что происходит. И вот начинается самая любимая моя сцена (уж не знаю, почему) – у дедушки и бабушки в Стране Воспоминаний, то есть в загробном мире. Там всё другое. Таинственный жёлтый свет манит и в то же время внушает священный ужас. Я понимаю, сто старики уже умерли, но снова разговаривают, я боюсь на них смотреть, а глаза не могут оторваться. У меня замирает сердце от страха.
Самые любимые персонажи – конечно же, Хлеб и Сахар. Хлеб так аппетитно отрезает от своего живота большие ломти! Начинает сосать под ложечкой. Вот бы попробовать! А когда сахар отламывает от своих пальцев куски леденцов, во рту делается сладко. Я прекрасно понимала, что все эти чудеса будут повторяться в каждом спектакле изо дня в день. И всё-таки каждый раз свято верила, что всё происходит на самом деле. И каждый раз смотрела на сцену как впервые: ахала, ужасалась, радовалась, сочувствовала….
Театр, эта волшебная страна, как хорошо жить в ней, забыть про бомбёжки, очереди за хлебом…
А ночью спектакль всё ещё длится. Сон это или явь? Длинная вереница теней, взявшись за руки, куда-то идёт и идёт… И до утра слышен их внятный шёпот: «Мы длинной вереницей идём за Синей птицей!» Идём вперёд за мечтой, которая никогда не сбывается….
Но без этой мечты нельзя было бы жить!
Первые огороды
При Доме Герцена (что на Тверском бульваре) есть старый сад. Есть легенда о том, что младенца-Герцена вывезли в сад в колясочке во время пожара 1812-го года.
Старый сад – это сад и моего детства, юности. Там мы играли, бегали. На лавочке я любила читать книги. А позже мы, молодёжь, пели там песни, объяснялись в любви, просто гуляли. Все деревья были родные. Весной там пели соловьи, хорошо было!..
Весной 42 года жильцы нашего дома раскопали землю в саду и посадили овощи. Нам тоже досталась маленькая грядочка, и мы там посадили лук, салат и укроп. Но всё росло медленно из-за тени. А одни наши соседи вскопали две грядки на бывшей теннисной площадке. Там был чистый песок, зато много солнца. И вот там всё отлично росло. На одной грядке они посадили овощи, а на другой цветы ночной фиалки матиолы. Это были маленькие, невзрачные цветки, очень душистые. Весь воздух кругом был напоён этими фиалками. Как же это радовало и утешало в то страшное время!
Говорят, в Коране написано: «Если у тебя две деньги, то на одну купи хлеба, а на другую – анемон». Здорово, правда?
Бездетный налог
В 43-м году мама устроила меня на работу ради рабочей карточки. Тогда принимали детей на работу только с 12-ти лет. А мне было ещё 11. Пришлось соврать, что мне уже 12.
На фабрике «Ширпотреб» были нужны мотальщицы ниток, вот я и стала мотальщицей. Работа несложная: перематываешь себе нитки с бобин – на клубки и пасмы (для окраски). Правда, норма была большая. Но я справлялась играючи. Мне помогали дети во дворе. Кто-нибудь брал бобину и убегал вперёд, разматывая нитку. А я догоняла беглеца, уменьшая расстояние, сматывая нитку на клубок. Мама тоже помогала, когда могла. Она вязала кофты для этой же фабрики.
Денег мотальщицам платили мало. Но однажды заплатили совсем мало: какие-то «смешные» копейки. Мама пошла в бухгалтерию выяснять. Оказывается, зарплату «съели» заём и налоги. Бухгалтерия начала перечислять налоги. Когда она дошла до слова «бездетный», мама возмутилась: «Побойтесь Бога, какой же бездетный налог, она же – девочка!» – «Ничего не знаю, – ответила бухгалтерша, – для всех один закон!»
Ну, раз закон, тут уж делать нечего!
Воровство
На третье лето войны у нас появился настоящий огород. Бабушке выделили участок в подсобном совхозе на её работе. Правда, далеко от Москвы – 60 км по железной дороге и 8 км пешком. Работников на огороде было двое: мама и я. Но мы справлялись, радуясь, что теперь будем сыты.
Сначала поспела редиска. Она у нас получилась в виде белых и розовых сосулек. Мы привозили из дома пайковый хлеб, соль в тряпочке и тёрку. Получалась очень вкусная еда. А запивали её водой из родника. Родник находился в овраге среди зарослей душистой таволги. А осенью там зацветали кусты мелких лиловых астр. Много раз за мою жизнь я снова и снова видела это заповедное место во сне.
Очередь за хлебом по карточкам. Москва, Сретенские ворота. 1943
Шла я как-то на родник. Шла совхозными полями. А там уже поспевала морковь. Наша-то морковка была ещё в виде «хвостиков». И вот здесь-то я чуть и не стала воровкой. Мне всегда внушали, что чужое – священно, брать его нельзя. Да я и не зарилась никогда на чужое. А тут – бес попутал. Редиски у нас уже не было. А есть хотелось ужасно. Впрочем, это было обычное состояние тогда. И вот я присела и стала неумело выковыривать пальцами из твёрдой земли морковки. Я с трудом наковыряла штук пять. И вдруг на меня упала чья-то тень и раздался грубый голос: «Ты что тут делаешь, воровка? Вот сейчас пойдём с тобой в контору!» Глаза у меня сразу наполнились слезами. Я с ужасом представила себе последствия моего поступка. Вот меня ведут в контору, узнают мою фамилию, отнимают у нас землю. А бабушку вообще выгоняют с работы. Не говоря уже о позоре, которым я буду покрыта в 11 лет. А, может быть, меня и в тюрьму посадят! Зачем, зачем я это сделала? Я поднялась и посмотрела на разъярённую колхозницу, а она посмотрела на меня.
