Мой мир: рассказы и письма художницы - Наталья Григорьевна Касаткина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А случай этот я хорошо запомнила.
На рынке
Мы ходим с мамой по Палашевскому рынку. Давно уже ходим. Мама крепко прижимает к груди маленький английский портфельчик. Из него торчит бутылка водки, полученная по карточкам. Портфельчик немного прикрывает большую заплатку на ветхом пальтишке. В той, прошлой жизни, мама носила в этом портфельчике статьи для редакций. Теперь вот водка. Холодно, ветрено. Если удастся продать водку, купим какой-нибудь еды. А может быть, даже и выкроится мне на гостинец.
Я давно мечтаю о сахаре. Здесь на рынке продают четвертушки кусочков рафинада, какие-то грязные «обмылки», все в соре. Но как хочется получить один или хотя бы лизнуть его! Неподалёку ходит один наш знакомый, бывший писатель. Он продаёт сало. Видимо, привёз его из эвакуации. Время от времени слышен его грассирующий голос: «Натуральное баранье сало». Голос неумелого продавца, слишком тихий и робкий. Мама ходит молча. Не узнать теперь мою красавицу маму. Она бледная, худая. От голода распухают дёсны, выпадают зубы. А ведь ей нет ещё и сорока лет. С тем писателем мама старается не столкнуться. Да и он делает вид, что не узнаёт нас. Нас многие теперь не узнают, с тех пор как арестовали отца.
Но вдруг маму останавливает какой-то человек. Он прилично одет, вид у него довольно холёный для военного времени. Он громко кричит: «Агния Александровна, неужели это вы?» Мама потом говорила, что сама не знает почему, ответила: «Нет, это – не я, вернее, я – не она». – «Как! – запротестовал холёный человек, – ведь я вас узнал, это вы?» – «Да нет, – ответила мама, – я – не она». – «Но, может быть, вы её сестра?» – «Нет, – твёрдо ответила мама, – я – не её сестра». И ещё крепче, ещё упрямее прижала портфельчик с водкой к заплатке на груди. Холёный человек ушёл, с сомнением оглядываясь на нас.
Наталья Касаткина на фоне Дома Герцена. Москва, Тверской б-р. Май 1958.
Фото Игоря Шелковского
III. Дом Герцена
Витрины
В годы моего детства на улицах Москвы было на что посмотреть ребёнку!
Например, витрины. Над ними – тент от солнца (чтобы солнце не мешало стоять и разглядывать все подробности). А перед окнами витрин были крепкие поручни (чтобы можно было прицепиться покрепче). Теперь-то уже таких витрин не увидишь!
Самых любимых у меня были три. Поэтому я их хорошо и запомнила.
Одна – между Елисеевским и Филипповским магазинами. Она относилась к маленькому магазинчику «Табак». Внутри была отделка в духе хохломы. На ярко-красном фоне – золотые цветы и листья. А в витрине за стеклом сидели негры, совсем как настоящие. Большие механические куклы играли на разных инструментах. Это был джаз-оркестр. Уж не знаю, какая была связь между табаком, хохломой и неграми, но разглядывать витрину было увлекательно. Ещё как!
Ещё была отличная витрина недалеко от Консерватории в магазине «Сыр». Судя по тому, что человечки, которые жили в витрине, были все поголовно на коньках и двигались по льду, это была Голландия. За стеклом стоял большой дом затейливой архитектуры с множеством островерхих башенок. Вероятно, в этом доме был магазин, потому что человечки со свёртками в руках сновали туда и сюда: входили в одни двери, и выходили из других. Вероятно, в свёртках был сыр, но об этом приходилось догадываться самим. Человечки ездили и по магазину, не снимая коньков. Значит, в Голландии даже в магазинах вместо пола – лёд. Вот это да! Я могла бы часами разглядывать всё это, но у меня было всегда мало времени! Моё время зависело от того, как маме удавалось меня отцепить от поручней. Поэтому я научилась крепко прицепляться. Мама говорила, что одно горе со мной куда-нибудь ходить – я на каждом шагу прицеплялась.
Третья витрина мне тоже нравилась, хотя там ничего не двигалось. Но там были маленькие столики, стульчики и вообще, разная мебель. Это была витрина магазина «Мебель» на Петровке. Просто я вообще любила всё маленькое.
Теперь витрины другие. Всё изменяется. Изменяются витрины, изменяются и дети. Всему своё время.
Дом Герцена
1. Белая комната
Во время войны мы, сберегая тепло от печки, плотно заделали дыру в потолке, где была винтовая лестница, уходящая в верхнюю комнату. А когда, наконец, в доме наладилось центральное отопление, мы снова открыли путь наверх.
От сырости в верхней комнате совсем отстали обои. А под обоями обнаружились белые стены. Видимо, там была когда-то ванная комната. Большие плиты старинного кафеля напоминали о мраморе. Нам понравилась эта новая для нас белая комната. Тем более что средств на ремонт у нас всё равно не было. В белых стенах все отражаются как в зеркалах. Двигались какие-то призрачные фигуры, мерцала лампа на высокой бронзовой подставке. Всё казалось нереальным, хотя это мы сами и наши гости отражались в стенах. А может быть, отдалённость того времени показывает мне прошлое несколько иным: менее будничным, более поэтичным?
Я жила в этой комнате, пока мой папа томился в лагерях и ссылке. Раньше здесь был его кабинет. Позже он ещё туда вернётся.
Я любила белую комнату, мне там хорошо жилось, там была какая-то особая аура, тишина, покой. Однажды мальчишки с нашего двора воспользовались лестницей, забытой малярами, и залезли в окно белой комнаты в моё отсутствие. Они забросили туда огромную охапку веток цветущей липы. Вот был аромат! И как же я удивилась и обрадовалась, вернувшись домой.
И теперь, когда тень моей души посещает иногда ту белую комнату, я сразу же начинаю чувствовать запах цветущей старой липы, росшей когда-то на заднем дворе нашего дома – Дома Герцена.
2. Мои натурщики и облигации
Мои натурщики, вернее, их изображения, ранним зимним утром стали участниками большого вернисажа у нас на заднем дворе Дома Герцена. Часть из них, картинно опираясь на угол помойки, смело смотрела в глаза дворников, ничуть не стыдясь своей наготы. Другая часть скромно стояла на фоне сугробов при входе в Литфонд. Некоторые натурщики вообще лежали на снегу, посинев от холода.
Жюри состояло в основном из дворников. Дворники относились к своему делу серьёзно, они оценивали качество работ. Мимо проходили люди. Некоторые пошло ухмылялись. Слышались вульгарные шуточки. Иные же посетители вернисажа почтительно замерли, восхищаясь полотнами неизвестного мастера. Неизвестный же мастер (то есть я) стремился остаться в неизвестности и как можно скорее выбраться со двора в зону недосягаемости на улицу. Боялась, что меня уличат. Ведь это
