Евангелие от экстремиста - Роман Коноплев

А всего лишь несколько лет назад ни о чем похожем никто и не думал. Все нормальные дети ходили в школу, все нормальные взрослые ходили на работу. Ходили на демонстрации 1 мая и 7 ноября, святили куличи и били друг другу яйца на пасху. Красили повсеместно, и традицией было красить яйца коню Суворова на главной площади Тирасполя. Яйца были большие, удивительно, что умудрялись их красить даже под зоркой охраной.

Первым моим рабочим местом стала барахолка в городе Одессе. Тогда еще все это было не совсем законно, еще это было немножко стыдно, и папик наш — коммунист еще тот, подвозил нас метров за двести, и багровел от злобы, пока мы с мамой пополняли семейный бюджет. Первое, что мне доверили продать — это большую куклу, размером с моего младшего брата. Куклу звали Вася, она была вполовину моего роста и имела на носу маленькое черное пятнышко. Мне тогда было 14 лет. Барахолка представляла собой ряды людей, перед которыми на газете был разложен товар, а между рядами непрерывным потоком ломились потенциальные покупатели. Некоторые из них кричали:

— Мальчик, почём мальчик?

— Мальчик, почём человек? — вопрошали другие.

Однако, покупать пока никто не спешил. И я сам решил пойти по рядам, понимая, что покупательная способность населения, возможно, ниже, чем самих одесских спекулянтов. Я оказался прав, не пройдя и половину своего ряда. Мальчика у меня купила толстая, и самая настоящая одесситка, с бородой и усами, торговка тапочками. Одесситка упрямо вымогала скидку в 10 рублей за пятно на носу у мальчика. Я не сдавался:

— Вы дома его резинкой потрите.

Короче, судьба Васи была решена. Вася стал одесситом, правда нос я и дома безрезультатно тёр целый вечер. Быть может, одесситка справилась с носом лучше меня. В любом случае, это был первый в моей жизни покупатель, и, как и положено в Одессе, я его самым наглым образом, бессовестно надул.

Мою маму вечно одолевали неуемные одесситы. Абсолютно точно, их сводили с ума её огромные сиськи. Поэтому все евреи, оказавшиеся со своим товаром вблизи моей бесценной маменьки, тут же сально лезли своими всевозможными знаками внимания:

— Женщина, ну я ж по Вам вижу, шо Вы — одесситка. Ну только не ешьте, я ж Вас умоляю, эту серую колбасу! Вы шо? Как? Вы разве не знаете? Она ж из одних крыс!

— Женщина, я на Вас давно обратил внимание, Вы ведь чистокровная еврейка, Ваш мальчик обязательно должен после школы поступить учиться на зуботэхника. У меня есть блат, я говорю Вам — он будет там учиться! Женщина, как Вас зовут?

В это время «мальчик» уже пробегал четвертый длинющий ряд, и двадцать пар отличных фирменных носков из далёкой Сирии уже обрели своего клиента. Мама, вечно стеснялась ухаживаний. Она хранила верность папику. Папик злобно ожидал в семейном Москвиче, трогательно прижимая к груди свой партбилет.

Одесская барахолка открыла передо мной целый мир, абсолютно для меня новый и восхитительный. В сравнении с великолепием этого огромного потока людей, наш Днестровск был песчинкой. Здесь можно было купить всё — начиная с продуктов питания и презервативов, заканчивая огнестрельным оружием и наркотиками. Это первое свободное государство в государстве — Одесская барахолка — имела свои законы, менты ее охраняли только снаружи. Было время, от греха подальше какие-то коммунистические идиоты решили ее закрыть. Стало еще романтичнее — барахолка стихийно рождалась в районе Староконного рынка, прямо в черте города, заполонив собой целую улицу. По барахолке то тут, то там проходили одесские блатные — могли отнять кожаную куртку, или достать нож. Иногда здесь звучали выстрелы, и перепуганные насмерть бородатые одесситки давили друг дружку, прижимаясь к подворотням. Так что теперь я не учился в субботу, и оба выходных мы организованно семьёй выезжали в Одессу. После барахолки мы, как правило, ехали на Привоз, где закупалось всё то, что голодная Россия никогда не имела в лучших обкомовских столовых. По количеству адреналина с выходными на барахолке не могло сравниться ничто — поэтому вечером я редко ходил на танцы — валился с ног и спал, как убитый.

В один из дней с улыбкой на губе,В широком, как шаланда, экипажеДо Лейба, до последнего из гражданДоехал Ося, ничего себе…

Товар на продажу появлялся разными путями. Самый романтичный из них — это полет на самолете в город Днепропетровск за тыквенными семечками. Из Кишинева летишь туда, в пригороде закупаешь пару мешков семечек, поездом едешь в Одессу, затем в Тирасполе сдаешь семечки в магазин «Стимул». Там вместо семечек можно было почти даром брать фирменные шмотки. Все это везлось на барахолку. Двухдневная прибыль с оборота в несколько раз превышала ежемесячную зарплату всех членов семьи. Конечно, в школе распространяться на подобные темы было запрещено. Там я занимался другими вещами. Помимо дурацкой учёбы, результаты которой так толком и не пригодились в моей повседневной деятельности, мы с моим приятелем имели хобби — прослушивание зарубежных радиостанций, вещающих на русском языке. На моей памяти, радиостанций было около 35. Мы составляли расписание. Я слушал новости. Это было захватывающе, и уже не походило на детские развлечения. Это была политика. Я делал политинформации сначала для класса, а затем для школьного радио. Вряд ли формат моих передач устраивал руководство школы — просто кроме меня делать их было все равно некому, никто не хотел. И по школьным динамикам, думаю, как очень мало где на всей территории СССР, звучали новости о забастовках польской «Солидарности» и коротких акциях прямого действия в центре Москвы малочисленной группы членов Демсоюза во главе с Новодворской. Она была героиней большинства моих передач. В школьных коридорах часть преподавателей подавали мне руку. Другая их часть относилась с нескрываемой иронией.

Летом, в период школьных каникул, я поехал в Румынию. Мама собрала в квартире все сломанные будильники, старые убитые брюки, школьные штаны без пуговиц, платья деятилетней давности, хорошо поношенные трусы и рубашки с вытертыми до дыр воротниками. Одновременно с этим было куплено немного батареек, ложек, лампочек и бритв, и еще нашли маленький газовый баллон, сто лет как минимум провалявшийся в нашем гараже. Очень помогло знание языка. Я неплохо сделал бизнес — все барахло пришлось продать, и вместо него были куплены какие-то очень ценные вещи, часть из которых потом мы очень удачно продали в Одессе. В одном из провинциальных городков мы долго, несколько часов, беседовали с ветераном Секуритатя — тайной полиции Чаушеску. Дед, качая головой, пытался меня убедить в необходимости немедленного воссоединения Бессарабии с матерью — родиной Румынией, и недоумевал, зачем Молдове сдалось это самое Приднестровье, если самой Румынии оно на фиг не упиралось? Конечно же, румыны были даже в самых провинциальных городках победнее, но гораздо интеллигентней молдаван. И с удовольствием скупили все мои сломанные будильники. А все мелочи я сложил в железный рыболовный садок, и дикие цыгане и румыны смотрели на садок, и трогали железную чешую. Товар доставался из садка только при даче денег. Потеха была ещё та. Газовый баллон купила цыганка, потом прибежала взволнованная, и начала кричать на румынском, что я ее обманул, и там сверху должен быть редуктор — я долго отбивался, пока баллон не перекупил у нее тут же, пожилой цыган. Стихия рынка. Румыния мне запомнилась в первую очередь тем, что это все ж совсем не Молдова. Да, у них общий язык. Но молдаване — более трудолюбивый народ. Вот едешь на автобусе — просто через границу. И отличается всё — молдавские поля убраны, там кукуруза уже с человеческий рост, а на румынских полях почти везде пусто, и если есть кукуруза, то она по колено. В основном же, кругом ходят кони и ползают крестьяне в рванье с пустыми глазами. Однако, в городах было очень красиво. В Молдове таких красивых городов нету. Яссы, Пятра-Нямц, Тыргу-Нямц, Бакэу, цыганский город Роман… Очень много ездили по горам, как раз в тех краях, где жил граф Влад Дракула, леса, горы, маленькие населенные пункты в окружении кольца гор и сосновых макушек — это совсем не запылённая степная Молдова. Это другое.

После школы я предпринял попытку поступить в Одесский институт Народного Хозяйства на факультет "Финансы и Кредит". Не прошел по конкурсу — не хватило одного балла. Завалили на экзамене по политэкономии — вопросом про "классовую борьбу". Кажется, это было единственным, чему я не уделял внимания. За время подготовки к экзаменам я перевернул горы литературы и всевозможных журналов на экономические темы. Но определение "классовой борьбы" я не учил и не помнил, и это обостоятельство чудом избавило меня от возможности стать банковским клерком. Хорошо, что я туда не поступил.

Обломавшись с институтом, я вернулся в Днестровск. Стояло сумасшедшее жаркое лето. Мы с приятелем бегали через поле, "по пересеченной местности". Приятеля звали Руслан. Позже он стал программистом и уехал в США, заколачивать бабло и расширять сознание при помощи ЛСД. Он даже побывал в Индии, а тогда, в 1990-м, сидя на берегу лимана, сообщил с видом синоптика, что над ГРЭС за последнюю неделю были дважды замечены летающие тарелки, забравшие на борт трех местных алкоголиков.