Небесный хор - Николай Белоцветов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Последнюю листву заплаканных берез…»
Последнюю листву заплаканных березЛегко морозСвоим хрустальным иссушил дыханьем.Мы станемС тобой такими, как они, — увянем,Такими же мы станем, как листва,И в ночь посыплются истлевшие словаС сухим и устрашающим шуршаньем.
«Из опротивевшей норы…»
Из опротивевшей норы,Вдыхая едкий запах гари,Сквозь дождь, туманы и пары,Чтоб где-нибудь в укромном баре —И до рассвета… А потомУ опустевших ресторанов,Ища растерянно свой домИ неожиданно воспрянув,В испуге крикнув: О, приди!..О, Эвридика!.. И кромешныйЗавидев сумрак впереди,Понуро, горько, безутешно,Забыв достоинство и стыд,Столичным девкам на потеху,Не помня слов, не слыша смеха,Петушьим голосом навзрыд.
«С тем горьковатым и сухим…»
С тем горьковатым и сухим,Тревожащим истомой темной,Что расстилается, как дым,Витая над моей огромной,Моей покинутой страной,С протяжной песнью сиротливой,В седую стужу, в лютый зной,Перекликаясь с черной нивой,С тем, что рыдает, как Орфей,О Эвридике вспоминая,С тем ветром родины моейЛети, печаль моя ночная!
Элегия («Скоро тронется поезд, и как линии нотной тетради…»)
Скоро тронется поезд, и как линии нотной тетрадиТелеграфных столбов бесконечно потянется сеть,И послушные думы, расплетая волнистые пряди,Запоют однозвучно только слово одно: Умереть!
Говоришь: Невозможно… Но раскаты надмирной печали,Но земные поклоны убегающих в вечность лесов.У заплаканных стекол мы так долго о главном молчали,Проплывающих далей заунывный мы слышали зов.
Скоро тронется поезд, загремят, заскрежещут колеса,Заколотится сердце под щемящий раскатистый стукИ вдруг судорожно замрет… И не станет ни слов, ни вопроса,И уже безнадежность в этой муке заломленных рук.
Элегия («Все о том, что годы, что сребристы…»)
Всё о том, что годы, что сребристы,Вечера, что поздно… Всё о том!Бьются волны в грудь твою, как в пристань,Угрожая штормом и дождем.
Всё о том, да всё о том, что в тесном,Деревянном, черном и простом…А потом в огромном, неизвестном,Молчаливом небе… Все о том!
И о том, что ночь томится в плаче,И о том, что звезды так бледны,И о том, что в мире все иначе,Что незрячим снятся только сны.
«А ведь когда-нибудь, друзья…»
А ведь когда-нибудь, друзья,Как в океан впадают реки,А ведь когда-нибудь и я,И я когда-нибудь навеки!И в звездных сферах бытия,В хрустальных сферах Птолемея,И я когда-нибудь, друзья,Перед Создателем немея…Друзья, друзья, когда-нибудьВ Его премудрости бездонной,В пучине черной утонутьСуровым роком осужденный!..Увы, когда-нибудь и я,Как в океан впадают реки,И я когда-нибудь, друзья,Когда-нибудь и я навеки!
«Без упрека… Покорно… Но пойми же — навеки, навеки…»
Без упрека… Покорно… Но пойми же — навеки, навеки!..И, как облак, растаяв в голубой колыбели зари,Где смежают светила величавые бледные веки,И дрожат их ресницы, и доносится голос: — Умри!.. —
Без упрека… Покорно… Как прохладен заоблачный воздух!Как безветренно сердце! И как близок, как близок твой час!..И текут по ланитам золотые падучие звезды,И скорбит бесконечность в мириадах заплаканных глаз.
Ноябрь
1. «И тогда в холодную могилу…»
И тогда в холодную могилуОпустили солнце, и тогдаВетер пел гнусаво и унылоНад хрустальным зеркалом пруда.
И тогда, содрав с себя одежды,Охал дуб, молясь за упокой,И, простясь с последнею надеждой,Ввысь грозился старческой рукой.
И тогда луна не восходила,И тогда по зябнущим полям,Чуть виясь, из звездного кадилаГолубой курился фимиам.
2. «Ни к чему!.. Напрасно!.. Невозможно!..»
Ни к чему!.. Напрасно!.. Невозможно!..Но душа не хочет этих слов,Этих слез надломленности ложной!И закат по-новому суров.
Облака, скрывающие звезды,Скрыть не могут вестников благих.Свод высок, хрустален горный воздух,И прибой торжественен и тих.
Как песок в прилива час прекрасныйЗыбью строк исчерчена тетрадь.Мир поет. Молитвы не напрасны.И душа не хочет умирать.
«Что-то душой забыто…»
Что-то душой забыто,Только не знаю — что,А все, что ей открыто,Все это — не то, не то…
Увы!.. Позабыто что-то,Да как догадаться — что!Никто не поймет заботы.Заботы моей, никто!
Может быть, ангел нежныйКоснулся души во сне…Может быть, ветр прибрежныйВ дверь постучал ко мне…
Может быть, все, что было,Может быть, все, что есть…Вот и ловлю унылоДрогнувшим сердцем весть.
Да, что-то душой забыто,Только не знаю — что,А все, что ей открыто,Все это не то, не то…
«Разуверение… На бездыханном лоне…»
Разуверение… На бездыханном лонеБезвольной бабочкой свисают паруса.Слагаются в ладью покорные ладони.В потупленных глазах вечерняя роса.
Как долго плыли мы к изменчивой Авроре!Как много призраков в неверной глубине!Но сердце сетует. Его снедает гореПо том утерянном, по том ушедшем дне.
Увы!.. Поверьте же, что молодость обманна,Что поздней осенью правдивей зреет стих,И есть в Послании седого ИоаннаТри слова Вечности. Вы помните ли их!..
ЖАТВА. Третья книга стихов. (Париж, 1953)
Анна Белоцветова. Предисловие
Нежит жемчужина взор претворенною в радость печалью,Жен озаряет земных матовым блеском любви.Но лучезарней стократ переливы страданья людского,Но ожерелье из слез носит Царица Небес.
(Из «Шелеста»)
Ушел из жизни большой поэт. «Он пролетал через жизнь», — сказал о нем один критик. Вернее, пролетел. Но пролетел он не как бездушный фейерверк, а — с большим певучим сердцем, отзывавшимся на всю боль нашего разорванного мира. Он пел, как Орфей в преисподней. «Его стихи завораживают», — говорил один знаток русской поэзии, ставя Николая Николаевича в ряд русских классиков. И не он один. Это завораживание поэтическим словом пережили в большей или меньшей мере все слышавшие поэта. Но орфизм его поэзии не был языческим: он рождался из подлинно христианского истока, он был современным в лучшем смысле этого слова и потому звал в будущее. Отсюда поражавшая иных чистота его поэзии. И поэт Божьей милостью сознавал, откуда его Дарование, и не искал для себя славы. В этом — секрет его «шапки-невидимки», в которой он, поэт и философ, прошел по жизни, прошел, уязвленный всеми проблемами времени и вечности. Поэтому и темы его поэзии вечны: Бог, смерть, любовь. Это трезвучие слышно как в изысканнейших формах его поэтического слова, так и в предельной простоте выражения его последних стихов.
Пророческим оказалось стихотворение: «Я боюсь, что яблоновым цветом»: лебединая душа поэта действительно отлетела «не осенью, не летом, А под всплеск весенних белых клавиш», «В час, когда неотразимо нежен Этот мир в сиянье непорочном»…
