Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь - Сара Дюнан

Глава 3

Улицы Рима все громче гудели от новостей, а в Ватиканском дворце тем временем происходили метаморфозы, достойные пера Овидия: пузатый старик шестидесяти одного года становился одним из влиятельнейших людей христианского мира.

Родриго Борджиа вознес молитву Пресвятой Деве Марии – своему надежному проводнику и единственной женщине, которой хранил верность, – за то, что указала ему правильный путь. Теперь его кардинальские одежды были сброшены на пол, а сам он стоял голым – бочкообразная грудная клетка, провислое брюхо над мощными ногами – и вытирал полотенцем пот с тела. Перед ним лежали выглаженные и полностью готовые три папские ризы, три комплекта белья и три митры, все разного размера – ведь телосложение человека, которому суждено надеть все это, заранее неизвестно. За годы службы в Ватикане Родриго Борджиа довелось увидеть пятерых мужчин, которые покинули комнату, полностью преображенные этим нарядом. Каждый раз он представлял на их месте себя, а между тем его собственное тело становилось все тучнее, увеличиваясь пропорционально желанию стать папой.

Он намазал себя сладким мускусным маслом: лоб, подмышки и вокруг паха, неосознанно копируя крестное знамение, и взял белье самого большого размера.

Снаружи доносился гул толпы. Родриго замурлыкал себе под нос строчки из какой-то песенки фламандского музыканта, весьма популярного в последнее время при папском дворе. Уже несколько дней он не мог отделаться от этой заунывной мелодии. Конечно, теперь ему придется позаботиться, чтобы в Ватикане звучало больше музыки – на мессах, на особых литургиях. Новый папа должен начать новую эру и оставить свой след повсюду, начиная с государственных дел и заканчивая музыкой, которая будет у всех на слуху. И это правильно. Как там звали того композитора-валлонца? Неважно, подойдет и дю Пре.

В нетерпении, не дожидаясь церемониймейстера, Родриго начал натягивать на себя нижнее белье, затем перешел к верхней одежде. Он воевал с морем шелка, поражаясь его невероятной мягкости при таком солидном весе. Вскоре он будет дополнен бархатом и мехом горностая. В молодости у Борджиа был жакет из такого меха, тогда он еще мог себе позволить носить мирскую одежду наряду с церковной. Ах, каким значительным он казался себе тогда, ступая с корабля на итальянскую землю, – молодой мускулистый Геркулес, которого распирало от самодовольства и который кичился своими испанскими манерами. Он прибыл на службу к своему дяде Каликсту III – первому и до сегодняшнего дня единственному испанцу на папском престоле.

Очень скоро начались нападки, обвинения в протекционизме, а потом и откровенные насмешки со стороны старых римских семей. Впервые смех в свой адрес Родриго услышал, едва переступив порог комнаты: изнеженные итальянские церковники подносили к носам флаконы с ароматическим маслом или в отвращении театрально закатывали глаза, будто вот-вот грохнутся в обморок. Хотя Родриго с гораздо большим удовольствием расквасил бы эти носы, он делал все необходимое, чтобы перенять привычку итальянцев к чистоплотности, и теперь без труда мог узнать вновь прибывшего испанца по запаху, который проникал в помещение еще до появления его источника. Давая советы новичку, Борджиа всегда касался вопросов гигиены:

– Страсть к купанию римляне переняли у арабских варваров, но, брат мой, по правде говоря, если ты хочешь преуспеть в этом городе…

Затем, с легким щелчком открыв маленькую коробочку, он предлагал священнику ароматных леденцов, чтобы подсластить переход на чужой, полный грубых открытых гласных язык, который им теперь предстояло использовать. После стольких лет он стал больше походить на итальянца, чем на испанца, хотя кое-кто до сих пор за глаза называл его не иначе как «грязным испашкой». Отныне недоброжелателям придется наглухо запирать двери и окна да следить за тем, чтобы их не подслушивали чужие уши.

И наконец пришел черед папской шапки. На выбритой макушке она смотрелась неуклюже. Родриго недовольно глянул на свое отражение в медной вазе: седые волосы напоминали взбитые сливки по краю пирога, а ниже торчал крупный орлиный нос. Выходит, самая большая шапка ему мала. Ладно, сойдет, пока не изготовят новую. Он сделал шаг назад, поднял правую руку и медленно опустил ее, будто благословляя. Его охватил трепет, и он едва сдержался, чтобы вновь не закричать от радости.

На медной поверхности вазы мелькнула тень, и Родриго обернулся. В дверях стоял Иоганн Буркард. По традиции, он должен помочь новому папе одеться, а также замерить его палец, чтобы ювелир сразу же приступил к работе над папским кольцом. Он знавал пару кардиналов, которые вошли в конклав, уже имея в кармане свои собственные кольца рыбака, просто на всякий случай. Родриго Борджиа ничего подобного не делал. С годами он проникался к Господу все большим уважением, а может, просто не хотел испытывать судьбу.

Был ли худосочный немец рад тому, что в выборах победил испанец, или нет, вида он не показал. Его работа требовала недюжинного таланта все подмечать, оставаясь бесстрастным. У этих двоих было нечто общее: оба иностранцы при папском дворе, оба знали, кому и сколько платить, чтобы получить желанное место (десять лет назад за должность церемониймейстера требовалось отдать четыреста дукатов, сейчас она обошлась бы втрое дороже). Но за пятнадцать лет знакомства они едва ли обмолвились друг с другом и словом, если это не касалось их прямых обязанностей. Теперь они связаны до конца жизни. Не успел папа заговорить, как немец упал на колени и простерся вперед – безошибочно прикинув расстояние, – чтобы поцеловать голую и, к счастью, чистую ногу Родриго. Вот она, работа церемониймейстера.

Кардинала Валенсии – в эти последние минуты, когда кто-то еще мог назвать его так – охватила радость. Он приподнял подол и пошел к балкону.

Шестьдесят один год. Сколько лет ему будет отведено? К этому возрасту четыре из пяти лично знакомых ему пап уже гнили в могиле. Но Борджиа живучи. Его дядя, Каликст III, дожил почти до восьмидесяти. Шестьдесят один. Три сына, подрастающая дочь и красивая молодая любовница, которая тоже может родить. Сколько времени ему надо? Дайте еще десять, нет, пятнадцать лет, и половина Италии окажется под геральдическим быком.

Он вышел на балкон. Занимался новый день. Толпа кричала приветствия. Однако стоило Александру VI поднять руки в традиционном благословении, как наступила тишина. Рим принял нового папу.

Конь из конюшен Борджиа, привезенный из Мантуи, где выращенные герцогами Гонзага турецкие жеребцы, по слухам, были лучше, чем у самих турок, и оседлавший его гонец отлично справились с задачей.

Путешествие из Рима в Сиену тяжелое, хоть и не дальнее. Сразу за городскими стенами дорога становится опасной как для человека, так и для животного. Во времена, когда люди не знали еще Господа нашего, они поклонялись языческим божкам, а местность вокруг Рима была знаменита плодородными землями и хорошими дорогами, по которым тут и там проезжали телеги, везя товар на городские рынки. За века господства истинной веры дорога пришла в упадок, став дикой и полной разбойников, и теперь была поделена между семьями знатных римских вельмож: людей, которые прятались в замках и крепостях и предпочитали истреблять друг друга, а не вступать в союзы ради общего блага.

Но чтобы ограбить и убить, жертву нужно сначала поймать. А наездник, молодой человек, будто рожденный в седле, на протяжении всего пути ни разу не остановился. Он изнемогал от жары, но ветер сдувал с него пот. Чем больше он потел, тем дольше мог ехать, не задерживаясь по малой нужде. В начале одиннадцатого он достиг Витербо. Тут располагалась крупная почтовая станция, которой уже много лет пользовались кардиналы, и с момента созыва конклава она стояла в полной готовности. Так что лошадей поменял сам старший конюх. Он понимал, какого рода новости несет гонец, хотя сути не знал. А прочесть что-то по лицу вестника и пытаться не стоило, там виднелась лишь дорожная грязь да следы усталости: когда ему отдавали запечатанное письмо, то ни о чем не рассказывали. Негоже старшему сыну кардинала оставаться в неведенье, когда другие празднуют победу или сопереживают поражению, и те, кто давно работает на семью Борджиа, за много лет уяснили, что делать именно то, что велят, в их же собственных интересах.

И вновь дорога; свежий конь поначалу капризничал, но вскоре они с всадником нашли нужный ритм. Гонец скакал, изнемогая от жары, весь день и после обеда достиг ворот Сиены. Лес и сельская местность неожиданно сменились темными улицами, полными лошадей. На каких-то ехали верхом, других вели под уздцы. В августе Сиена превращалась в огромную конюшню. Куда ни кинь взгляд, везде вышагивали чистокровные жеребцы. Пофыркивая, они направлялись к тренировочным дорожкам. Телеги, торговцы, даже самые зажиточные горожане всегда уступали им дорогу. Повсюду пахло лошадиным потом и навозом. Менее чем через неделю лучшие тосканские жеребцы понесутся сломя голову по пыльной площади, сметая все на своем пути. В переулках уже вовсю делали ставки, и деньги перекочевывали из одного кармана в другой. На улицах творилось нечто невообразимое. Чезаре Борджиа, который вообще-то должен был в эти дни находиться на учебе в Пизе, но как любой молодой богатей, был без ума от охоты и спорта, выставил на скачки двух лошадок с неплохими шансами на победу.