Стихотворения и поэмы - Илья Чавчавадзе

В поэтическом наследии Ильи Чавчавадзе особое место занимает стихотворение «Муша» («Носильщик»), в котором поэт, впервые в грузинской поэзии, создал образ крестьянина, бежавшего от барской плетки и ставшего в городе жертвой непосильного труда и бесчеловечной эксплуатации.

С глубоким состраданием описывает поэт сцены из тяжелой жизни своего героя:

Низко ты склонился под мешком, бедняга!Хриплое дыханье сотрясает грудь,Прилипает к телу потная рубаха,Подкосились ноги, шагу не шагнуть!

Все стихотворение состоит из эпизодов, характеризующих тяжкое положение муши. Гневно осуждает поэт равнодушие, жестокость, с какой относились к честному труженику люди из привилегированных классов.

Этим стихотворением, написанным в 60-е годы прошлого века, грузинская поэзия сделала большой шаг вперед в сторону реализма, правдивого изображения социальных пороков и язв, революционного их изобличения.

Но самым ярким показателем того, как обогатил Илья Чавчавадзе грузинскую поэзию идеями общечеловеческого значения, насколько расширил он диапазон родной литературы, служит известное стихотворение «День падения Коммуны». В нем поэт страстно отозвался на самоотверженную борьбу парижских коммунаров и вдохновенно восславил их бессмертный подвиг.

Поэт смело и решительно становится на сторону побежденного рабочего класса Парижа:

Вновь народ великодушныйОбречен влачить оковы,Вновь главу его святуюУвенчал венец терновый.

Отчетливо и ясно выразил поэт свое отношение к двум враждебным друг другу социальным силам, столкнувшимся в этой великой борьбе. Одну из них поэт клеймит позорным именем «победителей-злодеев», а другую восславляет как провозвестницу прогресса и обновления жизни человечества.

Русский литературовед В. Гольцев отметил, что «не только в грузинской, но и в русской поэзии того времени не найдется другого стихотворения, прославляющего с такой силой и ясностью мысли борцов Парижской коммуны 1871 года…».[10]

К числу особо выдающихся образцов богатой и многообразной грузинской эпической поэзии прошлого века относятся поэмы Ильи Чавчавадзе. Наиболее ранним из его произведений этого жанра является поэма «Видение», в которой совсем еще юный поэт выразил основные идеи, определившие впоследствии содержание и характер всей его творческой и общественной деятельности.

Поэма открывается монументальным пейзажем Казбека и Терека, эмоционально подготавливающим читателя к появлению мудрого старца, от лица которого и ведется в основном поэтический монолог. Во вступлении поэт проявил себя замечательным мастером поэтической живописи. Взращенный на традициях превосходных художников природы — грузинских романтиков, Илья Чавчавадзе рисует эпически величавую картину Казбека, озаренного лучами восходящего солнца:

Зажглось над миром дивное светилоИ, разогнав остатки темноты,Величественным светом озарилоКавказских гор высокие хребты.

И в этот миг, над горною грядоюБлистая белоснежной головой,В пространстве между небом и землеюВозник Казбек, суровый и немой.

Фонетический строй стиха, музыкальный рисунок фразы органически создают физическую осязаемость образа. Далее статичной картине величавого и безмолвного Казбека как бы противопоставлено описание неукротимого и бушующего Терека:

Могучий Терек, волны погоняя,Как злобный лев, метался и стонал.Прислушиваясь к яростному воюМятежного питомца своего,Громада гор стояла над водоюИ повторяла возгласы его —

того Терека, глубокую любовь к которому поэт отчетливо выразил в своих «Записках проезжего».

В этих картинах, с одной стороны, отзвук и продолжение традиций пейзажного мастерства Григола Орбелиани — поэта, который дал поистине непревзойденное изображение бушующего Терека, и в то же время истоки той «поэзии гор», несравненным художником и певцом которой был Важа Пшавела, прозванный народом «горным орлом».

В «Видении» Ильи Чавчавадзе воспета Арагва, и этим поэма как бы перекликается с романтическим гимном Николоза Бараташвили, посвященным Арагве. Новаторство Ильи Чавчавадзе как поэта-реалиста заключалось в том, что его пейзаж всегда был насыщен социальным смыслом, наиболее полному и четкому выражению которого служил весь арсенал его изобразительных средств. Не волшебные картины природы, а прежде всего Грузия, ее исторические судьбы, ее прошлое, настоящее и будущее владеют мыслями и чувствами героя поэмы:

Но ни леса, ни горы, ни долины,Ни залитый сияньем небосклонНе привлекали старца, и с вершиныНе их красою любовался он.

Он вдаль глядел. От края и до краяВ многообразном шуме бытия,Как некая жемчужина живая,Пред ним лежала Грузия моя.

Этот «шум бытия» — живая социальная действительность, жизнь народа с ее бедами, глубокими противоречиями — составляет основную тему поэмы. Вместе с тем в этом первом своем крупном произведении молодой тогда поэт воссоздает героические эпизоды прошлого родной страны.

В словах старца, обращенных к родине, восславлены «былая мощь» и «дедовская слава» и показано то рабское положение, на которое обрекла Грузию колонизаторская политика царизма, а также равнодушие и безверие «сынов Грузии» из привилегированных сословий:

Уж твой не верит сын, что, родину любя,Возможно обновить погибшие твердыни.Он веру потерял, страдая, и тебяПокинул, словно храм, заброшенный отныне.

Мудрый старец — лирический герой поэмы — с патриотическим воодушевлением воскрешает славные страницы истории, героические свершения предков:

А вот и Мцхет — героев отчий дом,Великой жизни дивная гробница!Здесь древо жизни, славное в былом,Впервые стало радостно ветвиться.

Его во славу прежних вольных днейВспоило сердце древнего картвела,И радость, озарившая людей,Как светлый ключ, в груди у них звенела.

Здесь Илья Чавчавадзе как бы перекликается с первым грузинским поэтом-романтиком Александром Чавчавадзе, восславившим в своем знаменитом стихотворении «Озеро Гокча» развалины «былого величия». Но в отличие от своих предшественников из плеяды романтиков Илья Чавчавадзе писал не о безнадежной скорби и отчаянии, он призывал к самоотверженному служению страдающей отчизне:

Покуда, возмужав и сердцем и умом,Он не поймет основ общенародной жизни,Покуда в ход ее не вникнет он с трудом, —Чем может он помочь страдающей отчизне?

Бессмысленно ропща, он погрузится в мрак,Испепелен навек судьбой своей плачевной,И слез его поток есть несомненный знакБессилия его и немощи душевной.

Таким образом, полемизируя с поэтами-романтиками, Илья Чавчавадзе отвергает безутешные слезы, неверие и безнадежность и указывает направляемый разумом путь движения общественных сил. Именно в этом большая заслуга нового литературного поколения, выступившего на арену общественной жизни под водительством Ильи Чавчавадзе.

Словами мудрого старца поэт порицает павших духом и зовет грузин к возрождению традиций мужества и отваги:

Увы, грузины, где же тот герой,Кого ищу я в стороне родной?

Героя нет… И поле боевоеДавным-давно травою поросло,И то, что было доблестью в герое,Исчезло в вас и превратилось в зло.

Высшее назначение человека — в служении родине. Пожертвовать жизнью за ее свободу — первейшее благо и счастье. В этом убежден мудрый старец — герой «Видения» — и к этому зовет людей:

О, счастлив тот, кто в жизни удостоенВеликой чести биться за народ!Благословен в бою погибший воин!Его пример вовеки не умрет.

«Видение» было первым поэтическим произведением в грузинской литературе, отобразившим с большой разоблачительной силой язвы крепостного строя, ужасное бесправие и нищету трудового народа, беспредельную эксплуатацию и угнетение крестьянства.

На рубеже 50-х и 60-х годов прошлого века, когда еще со всей силой свирепствовало крепостничество, Илья Чавчавадзе своим «Видением» смело и мужественно поднял знамя борьбы за освобождение труда, за разрушение основ общественного строя, зиждившегося на эксплуатации человека человеком, за торжество социальной справедливости.