Триумфальная арка - Эрих Мария Ремарк

– Что? Что вы сказали?

– Вы его убили? Раз уж вы меня спрашиваете, что делать, я должен знать.

– Он умер! – выкрикнула она. – Сразу…

Она спрятала лицо в ладони.

– Он что, болел?

– Да.

– Врача вызывали?

– Да… Но он не хотел в больницу…

– Вчера врач приходил?

– Нет. Третьего дня. Но он… он с тем врачом разругался и не хотел больше его видеть.

– А другого вызывать не пробовали?

– Других мы не знаем никого. Мы здесь всего три недели. Этого нам официант разыскал. Но он… он от него отказался… сказал, что сам знает… лучше уж сам будет лечиться…

– Что у него было?

– Точно не знаю. Врач сказал – воспаление легких. Но он не поверил. Мол, все врачи шарлатаны. И вчера ему и вправду стало лучше… А потом вдруг…

– Почему вы в больницу его не положили?

– Он не хотел… Говорил… Вбил себе в голову, что без него я стану ему изменять… Он… Вы его не знаете… Бесполезно уговаривать…

– Он все еще в гостинице лежит?

– Да.

– Вы хозяину сообщили?

– Нет. Когда вдруг все стихло… эта тишина… и его глаза… я не выдержала и просто сбежала…

Равич еще раз припомнил минувшую ночь. На секунду он смутился. Но что было, то было, теперь-то не все ли равно – и ему, и ей. Особенно ей. Этой ночью ей было ни до чего, лишь бы выстоять. А на всяких там сантиментах свет клином не сошелся. Лавинь[3], когда узнал, что жена его умерла, всю ночь провел в публичном доме. Продажные девки его спасли; надеяться на священников он не стал. Кто в силах понять – поймет. Объяснения тут бесполезны. Зато потом это тебя обязывает…

Он накинул пальто.

– Пойдемте. Я схожу с вами. Это был ваш муж?

– Нет, – ответила женщина.

Хозяином гостиницы «Верден» оказался гнусного вида толстяк. На лысом черепе ни волосинки, зато крашеные черные усы и кустистые брови тревожно встопорщены. Он маячил посреди вестибюля, из-за спины выглядывал официант, за официантом горничная, за горничной – плоскогрудая кассирша. Равич с первого взгляда понял: этому уже все известно. При виде женщины толстяк побагровел и замахал пухлыми ручонками, обрушивая на постоялицу весь свой праведный гнев, к которому, впрочем, как нетрудно было заметить, примешивалось и несомненное облегчение. Когда он, вволю отведя душу на проклятых иностранцах, перешел к угрозам, упомянув подозрения, полицию и тюрьму, Равич его остановил.

– Вы не из Прованса? – вежливо спросил он.

Хозяин опешил.

– Нет. А это еще при чем?

– Да ни при чем, – бросил Равич. – Просто хотелось вас прервать. А для этого лучше всего годится какой-нибудь идиотский вопрос. Иначе вы бы еще битый час тут распинались.

– Сударь! Да кто вы такой? И что вам тут нужно?

– Пока что это ваша первая разумная фраза.

Хозяин опомнился.

– Кто вы такой? – повторил он, но уже тише и с явной опаской ненароком оскорбить влиятельную особу.

– Я врач.

Хозяин мигом сообразил – бояться нечего.

– Врачи нам уже не нужны! – заорал он с новой силой. – Нам тут полиция нужна!

А сам искоса поглядывал на Равича и женщину, явно ожидая испуга, протестов и просьб с их стороны.

– Отличная мысль. Но если так, почему ее все еще нет? Ведь вам уже несколько часов известно, что у вас умер постоялец.

Хозяин озадаченно молчал и только яростно таращился на Равича.

– Я вам скажу почему. – Равич шагнул поближе. – Потому что вы не хотите переполошить других постояльцев. Ведь многие из них в таком случае съедут. Однако без полиции тут не обойтись – закон есть закон. И только от вас зависит, чтобы все это прошло как можно тише. Но беспокоит вас совсем не это. Вы испугались, что вас надули, подкинули вам покойника и оставили расхлебывать всю эту кашу. Как видите, это не так. Еще вы боялись, что вам не заплатят по счету. Не волнуйтесь, счет будет оплачен. А теперь я хотел бы взглянуть на умершего. Остальным займусь потом.

Минуя хозяина, Равич невозмутимо направился к лестнице.

– Какой у вас номер? – спросил он у женщины.

– Четырнадцатый.

– Вам не обязательно со мной ходить. Я все сам сделаю.

– Нет. Я не хочу здесь оставаться.

– Лучше бы вам этого не видеть.

– Нет. Я не хочу здесь оставаться.

– Хорошо. Как вам будет угодно.

Комната оказалась низкая, окнами на улицу. Перед дверью столпились горничные, коридорные, официант. Равич жестом заставил всех посторониться. Две кровати. На той, что у стены, лежит мужчина. Желтый, неподвижный, как восковая фигура, со странно живыми курчавыми волосами, в красной шелковой пижаме. Рядом с ним на ночном столике – дешевенькая деревянная фигурка мадонны со следами губной помады на лице. Равич взял ее, чтобы разглядеть получше, обнаружил на тыльной стороне надпись «Made in Germany»[4]. Он еще раз взглянул на покойного: нет, у того губы не накрашены, да и по виду не похож. Глаза приоткрыты, один больше, другой меньше, отчего все лицо приобрело выражение странного безразличия, так и застыв в судороге вечной скуки.

Равич наклонился поближе. Изучил пузырьки с лекарствами на ночном столике, осмотрел тело. Следов насилия нет. Он выпрямился.

– Как звали врача, который к вам приходил? – спросил он у женщины. – Фамилию помните?

– Нет.

Он глянул на нее повнимательнее. Бледная как полотно.

– Сядьте-ка вон туда. Вон на тот стул в углу. Там пока и посидите. Официант, который вызывал вам врача, здесь?

Он обвел глазами собравшихся у двери. На всех лицах одно и то же выражение: смесь ужаса и жадного любопытства.

– На этом этаже Франсуа работает, – сообщила уборщица, выставив перед собой швабру, точно копье.

– Где Франсуа?

Официант протиснулся вперед.

– Как звали врача, который его лечил?

– Боннэ. Шарль Боннэ.

– Телефон его у вас есть?

Официант порылся в карманах.

– Пасси 27–43.

– Хорошо. – Равич разглядел в коридоре физиономию хозяина. – А теперь распорядитесь-ка закрыть дверь. Или вам охота, чтобы сюда сбежалась вся улица?

– Нет! Вон! Все вон отсюда! Чего встали? Побездельничать решили за мой счет?

Хозяин вытолкал всех в коридор и прикрыл дверь. Равич снял телефонную трубку, набрал номер Вебера и переговорил с ним. Потом позвонил по номеру в Пасси. Боннэ вел прием. Он подтвердил все, что рассказала женщина.

– Этот человек умер, – сообщил Равич. – Вы не могли бы приехать и выписать справку о смерти?

– Этот человек меня выгнал. Причем самым оскорбительным образом.

– Теперь он уже не в силах вас оскорбить.

– Но он не заплатил мне за визит. Предпочел меня обозвать: дескать, я не врач, а рвач, да еще и шарлатан.

– Приезжайте, и ваш счет будет оплачен.

– Я могу кого-нибудь прислать.

– Лучше вам приехать самому. Иначе плакали ваши денежки.

– Хорошо, – согласился Боннэ после непродолжительного раздумья. – Но я ничего не подпишу, пока мне не заплатят. За все про все триста франков.

– Вот и прекрасно. Триста франков. Вы их получите.

Равич повесил трубку.

– Мне очень жаль, что вам приходится все это выслушивать, – сказал он женщине. – Но по-другому никак. Без него нам не обойтись.

Женщина уже доставала купюры.

– Ничего страшного, – сказала она. – Для меня это не внове. Вот деньги.

– Не спешите. Он сейчас приедет. Ему и отдадите.

– А сами вы справку о смерти выписать не можете?

– Нет. Тут нужен французский врач, – пояснил Равич. – Желательно тот, кто его лечил, так будет проще всего.

После ухода Боннэ, едва за ним закрылась дверь, в комнате повисла гнетущая тишина. Словно не просто человек вышел, а что-то еще случилось. Шум машин с улицы доносился теперь как будто сквозь воздушную стену, просачиваясь сквозь нее с превеликим трудом. На смену суете и суматохе минувшего часа в свои права полновластно вступил покойный. Его великое безмолвие осязаемо заполнило собой все пространство дешевой гостиничной комнаты, и не важно было, что на нем шелковисто-переливчатая красная пижама, – будь он хоть в шутовском наряде клоуна, он все равно бы властвовал одной этой своей каменной неподвижностью. Ибо все живое движется, а всему, что движется, энергично ли, грациозно или, наоборот, неуклюже, не дано это отрешенное величие неподвижности, величие кончины, после которой лишь распад и тлен. Только в этой неподвижности явлено совершенство, даруемое каждому покойнику, да и то лишь на краткий срок.

– Так он не был вашим мужем? – еще раз спросил Равич.

– Нет. Да и какая разница?

– Законы. Наследство. Полиция будет составлять опись имущества – что принадлежит вам, что ему. Все ваше оставят вам. А на его имущество будет наложен арест. До появления наследников, если таковые обнаружатся. У него вообще есть родственники?

– Не здесь, не во Франции.

– Но вы ведь с ним жили?

Женщина не ответила.

– Долго?

– Два года.

Равич оглядел комнату.

– У вас что, чемоданов нет?

– Почему?.. Были. Они… вон там стояли… у стены. Еще вчера вечером…