Триумфальная арка - Эрих Мария Ремарк

– Не могу ни о чем думать, пока он здесь, – призналась она.

Двое санитаров, придвинув носилки к кровати, сбросили с покойника одеяло. Переложили тело на носилки. Все это молча, быстро, деловито. Равич встал к женщине поближе – на тот случай, если она вздумает брякнуться в обморок. Пока санитары не накрыли тело, он наклонился над покойником и взял с ночного столика деревянную фигурку мадонны.

– По-моему, это ваше, – сказал он женщине. – Забирать не будете?

– Нет.

Он попытался сунуть фигурку ей в руки. Она не брала. Тогда он раскрыл маленький чемодан и положил мадонну туда.

Санитары тем временем набросили на труп покрывало. Подняли носилки. Дверь оказалась узкая, да и коридор не слишком широкий. Сколько ни пробовали они развернуться, все было тщетно – носилки утыкались в стену.

– Придется его снять, – решил тот, что постарше. – Так не пройдет.

И выжидательно посмотрел на Равича.

– Пойдемте, – сказал Равич женщине. – Нам лучше подождать внизу.

Женщина покачала головой.

– Хорошо, – бросил он санитарам. – Делайте как знаете.

Те за руки за ноги сняли тело с носилок и переложили на пол. Равич хотел что-то сказать. Посмотрел на женщину. Та стояла как вкопанная. Он промолчал. Санитары сперва вынесли носилки. Потом нырнули обратно в полумрак комнаты и вытащили тело в тускло освещенный коридор. Равич шел за ними. На поворотах лестницы тело приходилось поднимать. Лица санитаров от натуги побагровели и взмокли, они вовсю пыхтели, а покойник колыхался над ними, как живой. Равич дождался, пока они снесут тело вниз. Потом вернулся.

Замерев у окна, женщина смотрела на улицу. Там стояла машина. Санитары засунули тело в недра фургона, как пекарь сажает в печь хлеб. Потом уселись в кабину, мотор будто воем из преисподней истошно взревел, и машина, резко рванув с места и качнувшись на повороте, скрылась за углом.

Женщина обернулась.

– Я же говорил: надо было вам сразу спуститься, – буркнул Равич. – К чему смотреть на все это?

– Я не могла. Не могла уйти раньше его. Неужели не понимаете?

– Понимаю. Пойдемте. Выпейте еще.

– Нет.

Когда приехала полиция и санитары, Вебер включил свет. Теперь, без покойника, комната казалась просторнее и выше. Просторнее, выше, но все равно какой-то странно нежилой, словно мертвеца унесли, а сама смерть осталась.

– Останетесь в этой же гостинице? Ведь нет же?

– Нет.

– Знакомые у вас тут есть?

– Нет. Никого.

– А гостиница другая есть на примете?

– Нет.

– Тут поблизости есть гостиница, тоже небольшая, вроде этой. Но там чисто, и вообще порядочное заведение. Можно там что-нибудь для вас подыскать. Гостиница «Милан».

– А нельзя мне в ту гостиницу, где… Ну, в вашу?

– В «Интернасьональ»?

– Да… Я… там… словом, я ее уже немного знаю. Все-таки лучше, чем что-то совсем незнакомое…

– «Интернасьональ» не самое подходящее место для женщины, – заметил Равич. «Этого еще не хватало, – подумал он. К нему в гостиницу. – Что я ей – сиделка, что ли? А потом, уж не думает ли она, часом, что нас теперь что-то связывает? Бывает же». – Там всегда полно. И все сплошь беженцы. Нет, вам лучше в «Милан». А если там вам вдруг не понравится, переехать никогда не поздно.

Женщина вскинула на него глаза. Ему почудилось, будто она угадала его мысли, и на миг стало стыдно. Но лучше сейчас миг стыда, зато потом живи спокойно.

– Хорошо, – сказала женщина. – Вы правы.

Равич распорядился снести чемоданы вниз и вызвать такси. Гостиница «Милан» и впрямь была всего в нескольких минутах отсюда. Он снял номер и вместе с женщиной поднялся наверх. Комната была на третьем этаже: обои с розочками, кровать, шкаф, стол и два стула.

– Это вас устраивает? – спросил он.

– Да. Очень хорошо.

Равич смотрел на обои. Ужас, а не обои.

– По крайней мере светло, – заметил он. – Светло и чистенько.

– Да.

Внесли чемоданы.

– Ну, вот вы и на новом месте.

– Да. Спасибо. Спасибо большое.

Женщина уже сидела на кровати. Опять эта бледность, и опять на ней лица нет.

– Вам надо выспаться. Заснуть сможете?

– Попробую.

Равич достал из кармана алюминиевую трубочку и вытряхнул оттуда несколько таблеток.

– Вот вам снотворное. Запьете водой. Сейчас примете?

– Нет. Позже.

– Ладно. Мне пора. Через пару дней загляну вас проведать. Попытайтесь поскорее заснуть. На всякий случай вот адрес похоронной конторы. Но сами лучше туда не ходите. Поберегите себя. Я к вам еще наведаюсь. – Равич замялся. – Как вас зовут?

– Маду. Жоан Маду.

– Жоан Маду. Хорошо. Я запомню. – Он знал, что ни черта не запомнит и проведать тоже не придет. И именно поэтому решил придать своим словам побольше достоверности. – Лучше уж запишу, – пробормотал он, вытаскивая из кармана блокнот с бланками для рецептов. – Вот. Может, сами напишете? Так проще будет.

Она взяла блокнот, написала имя и фамилию. Он взглянул на листок, вырвал его из блокнота и сунул в карман пальто.

– Лучше вам сразу лечь спать, – посоветовал он. – Как говорится, утро вечера мудренее. Присказка дурацкая и затасканная, но в вашем случае верная: все, что вам сейчас требуется, – это сон и немного времени. Какой-то срок, чтобы выстоять. Понимаете?

– Да. Я понимаю.

– Так что примите таблетки и ложитесь спать.

– Хорошо. Спасибо вам… Даже не знаю, что бы я без вас делала. Правда не знаю.

Она протянула ему руку. Ладонь была холодная, но пожатие оказалось неожиданно крепким. Вот и хорошо, подумал он. Уже какая-то решимость…

Равич вышел на улицу. Жадно глотнул влажного, теплого ветра. Машины, прохожие, первые шлюхи по углам – здешние, этих он не знает, – пивнушки, бистро, в воздухе смесь табачного дыма, выпивки и бензина – кипучая, переменчивая, стремительно несущаяся жизнь. Он обвел глазами фасады домов. Тут и там уже зажглись окна. В одном видна женщина, просто сидит и смотрит. Он выудил из кармана листок с именем, порвал и выбросил. Забыть. Слово-то какое… В нем и ужас, и утешение, и призрачные миражи… Не умея забывать – как прожить на свете? Но кто способен забыть до конца? Шлаки воспоминаний, раздирающие нам сердце. Свободен лишь тот, кому не для чего больше жить…

Он дошел до площади Звезды. Там толпился народ. Триумфальная арка тонула в сиянии прожекторов. Мощные столбы света выхватывали из тьмы могилу Неизвестного солдата. Над ней колыхалось на ветру огромное сине-бело-красное полотнище. Праздновали двадцатилетие перемирия 1918 года.

Небо насупилось, и на мглистой, рваной пелене облаков лучи прожекторов высвечивали зыбкую, дрожащую тень стяга. Казалось, полотнище гибнет, тонет в меркнущей пучине неба. Где-то надрывался военный оркестр. Завывали трубы, звенела медь. Никто не подпевал. Толпа стояла молча.

– Перемирие, – бормотала женщина рядом с Равичем. – С прошлой войны муж не вернулся. Теперь, выходит, сын на очереди. Перемирие… То ли еще будет…

4

Новый температурный листок над койкой был девственно чист. В нем значились только имя и адрес. Люсьена Мартинэ. Бют-Шомон, улица Клавеля.

Серое лицо девушки тонуло в подушках. Накануне вечером ее прооперировали. Равич тихонько прослушал сердце. Выпрямился.

– Лучше, – заметил он. – Переливание крови иногда творит чудеса. Если до завтра протянет, можно на что-то надеяться.

– Отлично, – пророкотал Вебер. – Мои поздравления. Вот уж не думал – дело-то совсем худо было. Пульс сто сорок, давление восемьдесят. Кофеин, корамин – еще бы немного, и того…

Равич пожал плечами:

– Не с чем поздравлять. Просто ее доставили чуть раньше, чем ту, прошлую. Ну, с цепочкой на ноге. Вот и все.

Он накрыл девушку.

– Уже второй случай за неделю. Если и дальше так пойдет, можете открывать отдельную клинику для неудачных абортов в Бют-Шомон. Другая ведь тоже оттуда была, верно?

Вебер кивнул:

– Да, и тоже с улицы Клавеля. Вероятно, они знакомы и были у одной и той же повитухи. Ее даже привезли примерно в то же время, что и предыдущую, тоже к вечеру. Счастье еще, что я вас в гостинице застал. Я-то уж думал, вас опять не будет дома.

Равич поднял на него глаза.

– Когда живешь в гостинице, Вебер, вечерами, как правило, куда-нибудь уходишь. А уж в ноябре гостиничный номер и подавно не самое веселое место на свете.

– Могу себе представить. Но почему, собственно, вы в отеле живете?

– Так удобнее: живешь вроде как анонимно. Один – и все же не совсем один.

– И вам это нравится?

– Да.

– Но можно ведь и иначе устроиться. Снять небольшую квартирку где-нибудь, где вас никто не знает…

– Наверно… – Равич склонился над девушкой.

– Верно я говорю, Эжени? – спросил Вебер.

Медсестра вскинула голову.

– Господин Равич не станет этого делать, – холодно заметила она.

– Господин доктор Равич, Эжени, – одернул ее Вебер. – В Германии господин доктор был главным хирургом крупного госпиталя. Не то что я.