Любви подвластно все - Джулия Лонг

– Будущий супруг и так уже совершенно очарован, – с улыбкой заметил Ланздаун.

– Что-то не припомню, Йан, чтобы мы с тобой когда-либо обменивались банальностями по поводу погоды, – сказала Оливия. – И ты никогда не называл меня «дорогая сестренка». – Она с вызовом посмотрела брату в глаза.

– Значит, я проявлял нерадивость, – ответил Йан, ухмыльнувшись. – Потому что ты действительно моя дорогая сестренка. Мне следовало бы чаще говорить тебе об этом. Мы только что оттуда. – Он кивнул в сторону салона. – Там сегодня масса совершенно неинтересных гравюр. Не правда ли, Колин?

– Да, совершенно неинтересных, – подтвердил Колин. – Почему бы нам всем четверым не зайти к Туайнингу, чтобы выпить… чего-нибудь горячего?

– Мы предпочитаем выпить чаю в чайной у Акермана, – решительно заявила Оливия и взяла Ланздауна под руку, собираясь пройти в художественный салон.

Но братья тут же преградили им путь.

– Как прошла примерка у мадам Марсо? – спросил Йан. – Я уверен, что твое платье прекрасно.

Оливия в ответ насмешливо фыркнула. Йан только тогда заинтересовался бы ее примерками, если бы начал носить женские платья. По-прежнему держа жениха под руку, она попыталась обойти братьев, но те, проявив ловкость и проворство, снова преградили ей дорогу.

– Не терпится нарваться на неприятности, джентльмены? – проговорил Ланздаун с деланым спокойствием, и Оливия поняла, что виконт пытается скрыть свой гнев.

Ее братья обменялись взглядами – между ними состоялся безмолвный братский разговор, – после чего Колин тихо, но отчетливо проговорил:

– Оливия, я полагаю, что тебе не следует ходить туда сегодня.

Но Колин допустил серьезнейшую ошибку. Сказать Оливии, что ей не следовало что-либо делать, было равносильно приглашению сделать именно то, чего делать не следовало. Но Колин осознал это слишком поздно. Братья вновь обменялись взглядами и, смирившись с неизбежным, с мрачной покорностью отступили в сторону.

Оливия чуть ли не вбежала в салон. И сразу остановилась, оглядывая зал. Вроде бы ничего необычного… И все выглядело превосходно – как всегда.

Оливия снова осмотрелась. Ах, она очень любила салон Акермана… Здесь было просторно, радостно и светло, а лучи солнца, проникавшие в зал сквозь ряд высоких окон, придавали произведениям искусства особое очарование.

Покосившись на братьев, хранивших молчание, Оливия направилась к стене, где на почетном месте висела ослепительно яркая гравюра.

– Должно быть, это Кот, – сказала она, обращаясь к Ланздауну, тотчас же последовавшему за ней. – Все-таки забавно… Ведь совсем недавно мы с модисткой говорили о нем.

Они остановились перед картиной. Печально известный пират стоял, торжествуя, на палубе корабля, наступив обутой в сапог ногой на грудь человека, очевидно дрожавшего от страха. Волосы пирата развевались на ветру подобно флагу, и был явственно различим, даже несмотря на скрывавшую лицо черную маску, проницательный взгляд синих глаз. Левой рукой он держал саблю у горла своей жертвы, и именно эта рука, а также синие глаза, являлись теми отличительными признаками Кота, в отношении которых была солидарна вся Европа. «Его глаза цвета самого зла!» – заявил один из выживших, и эти слова всегда забавляли Оливию, поскольку у нее у самой глаза тоже были синие. Этот же человек утверждал, что ужасный пират говорит как джентльмен. И он же сообщил, что Кот был левша – по крайней мере, пользовался левой рукой, когда орудовал саблей. А один купец заявил, что подстрелил пирата. Но Кот продолжал нападения на корабли, так что было ясно, что убить его не удалось.

– Великолепный эстамп, – заметил Ланздаун. – А этот человек… Он, конечно же, преступник.

– Да, верно. Но он почти уничтожил незаконную треугольную торговлю, насколько мне известно, – проговорила Оливия.

– Порой даже паразиты могут приносить пользу, – сказал Ланздаун. – Между прочим, о нем давно уже ничего не слышно. Возможно, кто-то наконец пробил в перестрелке черное сердце.

– Наверное, такова участь любого пирата, – согласилась Оливия, повторяя то, что уже говорила в беседе с мадемуазель Лилетт.

Она слегка нахмурилась, разглядывая пирата в маске. Он выглядел забавно зловещим, но не более того. Значит, ее братьев встревожило совсем не это.

– Может, теперь пойдем, Оливия? – предложил Колин, подошедший сзади.

Она обернулась и хмуро посмотрела на брата. Затем снова стала осматриваться, однако не видела в салоне ничего, кроме других посетителей – хорошо одетых и вроде бы вполне респектабельных.

«Как странно…» – подумала Оливия. И в тот же миг заметила ряд ярких эстампов, висевших у верхней полки на дальней стене. Но художника можно было узнать даже с того места, где она стояла.

– Новая серия Роулендсона! – радостно воскликнула Оливия.

Новые гравюры Роулендсона всегда оказывались восхитительным сюрпризом. Этот художник обладал даром поражать лондонцев остротой взгляда и язвительным остроумием.

И вот тут-то ее братья замерли – стояли абсолютно неподвижные и безмолвные, как будто им предстояло стать свидетелями казни.

И Оливия все поняла, когда подошла достаточно близко, чтобы прочесть надпись под гравюрами – она сразу бросилась ей в глаза: «Легенда о Лайоне Редмонде».

По-видимому, мистер Пиклз оказался весьма предприимчивым человеком, раз сумел подрядить Роулендсона выполнить эту работу. Оливия подошла поближе, и Ланздаун тотчас последовал за ней.

На первом эстампе был изображен мужчина с густой прядью темных волос, падавших на одну бровь, и пронзительным взглядом черных глаз, – очевидно, это был Лайон. И он сжимал мускулистыми ногами бока оседланного им крокодила, поднявшегося на дыбы. Было ясно, что все это происходило на реке Нил, потому что художник изобразил в отдалении маленькие пирамиды. Причем «наездник» – он был в касторовой шляпе – с весьма решительным видом орудовал хлыстом. Но смешнее всего было выражение его лица, действительно очень точно передававшее выражение лица Лайона в те моменты, когда он был полон решимости (впрочем, таким он был постоянно – по крайней мере в то время, когда она его знала).

– Дорогая, не придавайте значения, – тихо сказал Ланздаун, и в голосе его была мольба.

Но Оливия даже не взглянула на него, лишь вскинула вверх руку, призывая помолчать, после чего перешла к следующей гравюре.

Изображенный в волнах голубых, розовых и красных шелков, Лайон нежился – и в самом деле довольно поэтичное слово – на груде украшенных кисточками подушек в окружении пышнотелых женщин, весьма соблазнительных и полуодетых. При этом он курил кальян, а его сапоги были небрежно отброшены в сторону.

Оливия обернулась к своим спутникам и проговорила:

– Он, похоже, вполне доволен жизнью, не правда ли?

Она попыталась улыбнуться, но в голосе ее прозвучала затаенная боль, заставившая троих мужчин обменяться выразительными взглядами.

А ведь Лайон прежде никогда не курил кальян. И не обходился так со своими сапогами, всегда был чрезвычайно аккуратным…

– Оливия…

Похоже, один из братьев произнес ее имя, но голос донесся до нее словно издалека. Она тихонько вздохнула. Ей было немного весело, но веселье это граничило с истерикой. И при этом на нее нахлынуло ощущение тревоги, очень походившее на ярость. И почему-то казалось, что сознание ее как будто отделилось от тела – она слыхала, что так бывает после дозы лауданума[11].

Но ярость терзала ее главным образом потому, что никто не смеялся бы над этим творением так, как Лайон. Только его здесь не было, а если бы был, то повеселился бы вволю (к тому же ярость казалась самой безопасной эмоцией, когда речь заходила о Лайоне).

Оливия перешла к следующей гравюре – вероятно, это был райский сад, потому что в центре высилось пышное дерево с единственным яблоком и змеем в его ветвях. Адам с Евой, оба прикрытые только фиговыми листочками, располагались по обеим сторонам от Лайона, стоявшего под деревом. Причем он был полностью одет – словно только что покинул «Уайтс». Стоял же в довольно вызывающей позе – подбоченившись. И все они радостно улыбались друг другу; и даже змей, казалось, улыбался.

В центре следующей гравюры огромный, в форме луковицы, черный котел громоздился над пылающим сатанинским огнем костром, изображенным резкими огненно-красными мазками. В котле же сидел Лайон. Его руки были связаны лианами, а рот, что вполне объяснимо, был открыт в виде буквы «о». Рядом с котлом стоял абориген, по всей видимости каннибал, посыпавший его голову солью. И еще один каннибал сидел с ножом и вилкой в руках, что поразило Оливию своей нелепостью – ведь каннибалы наверняка ели руками.

– А теперь ему приходится совсем не сладко, – пробормотала она.

Мужчины, стоявшие за ее спиной, снова переглянулись, после чего Йан откашлялся и пробормотал: