Любви подвластно все - Джулия Лонг

– Я рада, что вы так считаете, – поспешно проговорила Оливия. – Хотя… Мне кажется, что нам с вами еще рано думать о внуках.

– Да, разумеется. – Виконт рассмеялся. – Но о детях нам вскоре предстоит подумать.

Оливия взглянула на него с удивлением и тут же потупилась, а щеки ее окрасились жарким румянцем. Ей вдруг представилось, что обнаженный Ланздаун тянется к ней, лежащей рядом с ним в постели… И так будет до конца жизни… Боже!

Она попыталась выбросить из головы эти мысли, а потом вдруг подумала о том, что ей, возможно, напротив, следовало бы почаще представлять себе все это. Ведь наверняка ей не будет неприятно. Виконт высокий и статный. У него целы все зубы. И от него восхитительно пахнет. Да-да, если она будет почаще думать об этом, то сможет успешно подготовиться к неизбежному. И конечно же, она будет принимать его ласки с радостью. Когда-нибудь…

Подняв голову, Оливия увидела, что жених пристально смотрел на нее. И она вдруг поняла, что он представлял себе то же самое, – она была в этом уверена. Да-да, Ланздаун хотел ее… И он, возможно, подумал, что румянец на ее щеках означал стыдливость и смущение. И, очевидно, решил, что потребуется деликатно обучать ее тонкостям любовных отношений.

Ах, если бы он только знал…

Сообразив, что молчать больше нельзя, Оливия проговорила:

– В порядке взаимных откровений о прошлом мне, наверное, следовало бы спросить вас кое о чем… Интересно, оставили ли вы след из разбитых сердец на своем пути к браку? И если так, то каким же образом вам удавалось не попадать в газеты? Моя семья, похоже, не способна этого добиться…

Ланздаун в удивлении вскинул брови, после чего положил щипчиками кусочек сахара себе в чашку и принялся его размешивать. Поскольку делал он это довольно долго, так что стало понятно: собирался с мыслями и, следовательно, хотел в чем-то признаться.

Наконец, сделав глоток чаю, виконт откинулся на спинку стула и со вздохом проговорил:

– Ладно, хорошо. В общем… Я знал леди Эмили Хауэлл с детства. Очаровательная девочка, очень добрая, и я искренне восхищался ею. Наши семьи считали, что когда-нибудь мы с ней обручимся. Я тоже так думал. А потом… я встретил вас. Слово «вас» он произнес пылко, с оттенком тревоги и печали. И казалось, что она, Оливия, была предназначена ему самой судьбой, так что у него, мол, просто не было выбора.

Однако Оливии казалось, что Ланздаун рассматривает ее как своего рода приз. Богатый и всеми уважаемый виконт – он был немного старше ее – решил добиться якобы недоступной Оливии Эверси. А их помолвка вряд ли могла превратиться в легенду, что вполне его устраивало. Но ее, Оливию, тоже все устраивало – ведь Ланздаун очень хорошо к ней относился.

Она молча улыбнулась, а виконт со вздохом добавил:

– Леди Эмили повела себя с истинным великодушием и любезно поздравила меня. Однако я полагаю, что она была… разочарована. Но могу вам честно сказать, что по-настоящему не ухаживал за ней. И едва ли кто-либо считал, что между нами существовала официальная договоренность. Но все же…

– Все же?.. – тихо переспросила Оливия.

– Я очень сожалею, что причинил ей боль.

Оливия живо представила себе леди Эмили и ее, без сомнения, благородное разочарование. Не было никаких истерик. И никаких листков, исписанных именем Ланздауна и сожженных в полночь…

Когда известие о том, что Лайон Редмонд исчез, распространилось по Пеннироял-Грин, а затем – и во всем лондонском обществе, Оливия перестала есть, словно внезапно лишилась того, что делало ее живым существом, наделяло потребностями и нуждами. Ей и жить совершенно не хотелось – казалось, что все в ней бессмысленно. И она даже не осознавала, что ничего не ела, пока ее мать не ударилась в панику. В конце концов она все-таки начала есть, потому что, как ни странно, все еще была живой. Однако с тех пор пища никогда уже не имела того вкуса, что прежде.

Лайон ее покинул.

А Ланздаун был рядом.

– Как вы добры и великодушны! – воскликнула она, глядя на жениха.

И Ланздаун действительно был хорошим, надежным и добрым. Но самое главное – он был здесь, рядом с ней.

Виконт виновато улыбнулся – как будто извинялся за что-то, – и оба отпили из своих чашек.

– У меня есть друг, который занимается выездкой лошадей и скачками, – сказал Ланздаун после продолжительного молчания. – Лошади – его страсть. Он как-то упал с одной, слишком горячей, и крайне неудачно сломал руку. Доктор сказал, что можно зафиксировать руку в одном из двух положений. Первое обеспечит ему максимальную свободу движений, но тогда он никогда больше не сможет должным образом держать вожжи. Мой друг выбрал второй вариант – тот, который позволял ему и в дальнейшем управлять лошадью.

– Значит, по-вашему, раны от пережитого заставляют нас изменяться? И если для нас что-то особенно важно, то мы полностью посвящаем себя именно этому?..

Ланздаун кивнул и расплылся в улыбке. Оливия же не улыбалась – ее охватило гнетущее чувство, медленно растекавшееся по груди леденящим холодом.

– Вероятно, вы так считаете, основываясь на личном опыте, – проговорила она с некоторым раздражением.

Виконт пожал плечами.

– О, вовсе нет. Я просто подумал, что стоит поделиться этой историей с вами. Возможно, этот случай вполне заслуживает… философского обсуждения.

– Я не уверена, что способна сейчас поддерживать философскую дискуссию, потому что в данный момент решаю сложнейшую задачу… Мне необходимо до следующей недели решить, какой нитью расшить подол платья – серебряной или кремовой. Или лучше бисером? А может, парламент окажет любезность и поставит этот вопрос на голосование? И вообще, я уверена, что ваша метафора ко мне не относится, – добавила Оливия с вызовом во взгляде.

Виконт промолчал. Лицо его по-прежнему казалось невозмутимым, но теперь уже он принялся крутить свою чашку.

– Дорогая, вы до сих пор не замужем, – проговорил он наконец. – А ведь у вас была масса возможностей…

Спустя две недели после того, как заполнила листок бумаги его именем, она исписала с обеих сторон второй. «Оливия Редмонд, Оливия Редмонд, Оливия Редмонд…» – вот что на нем было написано. Она не знала, как совладать с охватившими ее чувствами. Все это было слишком ново для нее, слишком неожиданно, слишком… огромно.

Этот листок бумаги она потом тоже бросила в огонь.

Заметив, что виконт смотрит на нее вопросительно, Оливия проговорила:

– Я еще не замужем, потому что лишь недавно познакомилась с вами.

Это было превосходно сказано, и Ланздаун, видимо оценив ее ответ, потянулся к ней и сжал ее руку. Его же рука была необычайно крепкой, теплой… и вполне реальной, потому что он, в отличие от Лайона, был здесь, рядом с ней. «Что ж, так намного лучше и безопаснее, – подумала Оливия. – А всякие безумства и безрассудство – это для совсем уж юных…»

Глава 4

Пятью годами раньше, в Суссексе, на балу в канун Рождества

– Нет-нет, Майлз, это делается вот так… – Джонатан Редмонд, ссутулившись, прислонился к стене переполненного бального зала, сунул руки в карманы и, прищурившись, свысока взглянул на молодую женщину, которая была старше его лет на пять.

Перехватив его взгляд, женщина едва заметно нахмурилась и, обмахиваясь веером, отвернулась. Было очевидно, что совсем уж юный Джонатан для нее просто не существовал.

Его брат Майлз едва удерживался от смеха.

– У тебя такой вид, будто тебя только что огрели крикетным мячом по голове. Вот, учись… Это следует делать так… – Майлз приосанился и устремил пристальный взгляд на ту же самую женщину.

Майлз Редмонд, второй сын в семье, отличался множеством превосходных качеств, но носил очки и был также слишком молод, поэтому женщина и на него не обратила внимания.

– Ну и чего ты добился? Ты выглядишь так, будто тебя мучает запор, – проворчал Джонатан. – Какая женщина польстится на это?

– Откуда ты знаешь, что не в этом секрет Лайона? – огрызнулся Майлз.

Они дружно рассмеялись. Лайон же, слышавший их разговор, с усмешкой закатил глаза. Братья постоянно насмехались над ним, и его это обычно развлекало. Постоянные насмешки друг над другом – привычное дело для братьев, что знает любой, кто имеет таковых. Братская привязанность почти всегда проявляется в виде оскорблений, тычков и все тех же насмешек, и Редмонды в этом смысле не являлись исключением.

Что же касается нынешних насмешек братьев, то они нисколько не задевали Лайона, потому что ему действительно был присущ некий особый взгляд. Стоило ему лишь задержать его на какой-либо даме на мгновение дольше, чем допускали приличия, и на щеках этой дамы вспыхивал яркий румянец.

Многие светские бездельники завидовали Лайону, ставшему в каком-то смысле выдающейся личностью. Про него также говорили, что он безо всяких усилий превосходил всех и преуспевал во всем. Но это было совсем не так, просто Лайон упорно стремился к тому, чего хотел добиться, и методично, не щадя себя, двигался к цели и в конце концов преуспевал – касалось ли это крикета, или математических расчетов, или фехтования, или стрельбы, или внимания женщины. Да, он и впрямь неизменно получал все, чего хотел, но при этом никогда не говорил о том, каких усилий ему это стоило.