Всемирная история: в 6 томах. Том 2: Средневековые цивилизации Запада и Востока - Коллектив авторов История

Социальные обозначения не что-то пустое, но они подвижны и привязаны к жизненным ситуациям, которые историк зачастую не может знать. Человек в Средние века жил по обычаю своих предков, и лишь в суде и других особых обстоятельствах заходила речь о том, чтобы подыскивать юридические термины. Тогда играли роль те выгоды, которые имелась возможность из них извлечь. Укрыться под обозначением, акцентирующим зависимость, было так же обычно, как в других условиях доказывать свою свободу и бороться за нее. В свете этого «расплываются» основные характеристики феодального общества. Менее очевидным становится противопоставление античного рабства и средневековой свободы крестьянина, пусть даже и зависимого. Категории свободы и несвободы имели свою сложную и запутанную историю в средневековом мире.

Рабство и свобода в Средние века

Рабство как исключение из публичной жизни и подчинение частной власти домохозяина привычно и неразрывно связано в нашем сознании с историей греко-римской Античности. Но нельзя не заметить, что с условным началом Средневековья рабов стало даже больше, чем в пору расцвета рабовладения на заре Римской империи. Во всяком случае, рабство этого времени документировано лучше античного. В кодексе права Вестготского королевства о рабах говорится в половине статей. Все историки сходятся в том, что само рабство в меровингскую эпоху сродни античному; некоторые полагают, что точно так же дело обстояло и в каролингское время. Человек может быть «либо свободный, либо раб, ничего больше», — через «Бревиарий Алариха» эта формула Кодекса Феодосия естественным порядком переходит в один из капитуляриев Карла Великого. И лишь постепенно рабство сдает свои позиции, что становится ощутимым в X в., когда рабы уже редко упоминаются в источниках по истории целого ряда регионов Средиземноморской Европы. В Оверни, Каталонии или Лациуме «рабы» совершенно исчезают из текстов с конца X — первой трети XI в. На севере Европы фиксация крупных контингентов рабов сохраняется дольше.

В большинстве регионов Западной Европы конец древнему рабству, как и древней свободе, кладет новая система аристократического господства сеньориальной эпохи. Около 1000 г. разрушение унаследованных от каролингского времени публичных институтов лишало свободу ее былого конкретного содержания. Социальное возвышение воинов (milites), или рыцарей, делало более явственным размежевание между воинами и крестьянами, внутри которого терялось древнее деление на свободных и несвободных. Навязываемая миру деревни частная сеньориальная власть этих воинов порождала зависимость всех жителей, и новый порядок подчинения и эксплуатации земледельцев нивелировал условия их правового и хозяйственного существования. В частности, большинство французских источников после 1100 г. рисуют слабо дифференцированную массу «людей» (homines), или «селян, земледельцев» (rustici), перед лицом компактных групп рыцарей и проживавших в городах горожан. Отныне свобода и рабство — не более чем нюансы, которые отходят на задний план и мало-помалу теряются. Новая сеньория отчасти накладывается на реликты древнего рабства, что усложняет общую картину. «Рабы» и «свободные» древнего права смешиваются в сходной зависимости от сеньории под общим наименованием «мананов» или «вилланов».

При этом свобода оставалась главным образом синонимом независимости, отказа от службы могущественному лицу, способности без чужого участия отомстить за свои обиды или примириться со своими недругами. Но хотя свобода — чаемый общественный идеал, границы ее неясны и содержание туманно. Свободные, вступавшие в свиту какого-нибудь барона, жертвовали частью своей свободы, но могли приобщиться к миру сеньоров. Примечательна семантическая эволюция, приведшая к тому, что в средневековой латыни кельтское слово vassus, vassallus, изначально значившее «слуга», стало обозначать явно свободного «вассала», а немецкое Knecht («холоп») в Англии превратилось в knight — «рыцарь»…

С XII в. в грамотах, именуемых «франшизами», вновь ярко возникает образ свободы, однако теперь в новом смысле — не как прежняя способность участвовать в публичной жизни, а как привилегия. Пожалованные вольности создавали род лиц, свобода которых заключалась в точном знании того, что именно они должны своему сеньору. Одни крестьянские сообщества отныне становятся более свободными, чем другие, которые на их невыгодном фоне приобретают репутацию сервильных. Так складывается новая концепция рабства, отличная от тех, что существовали прежде. В качестве несвободных стали рассматривать тех, кто не получил привилегий, фиксирующих обязанности. Известное определение несвободного виллана, данное Г. Брактоном в трактате «О законах и обычаях Англии», гласит: сегодня вечером виллан не знает того, что господин велит ему (делать) завтра утром. В действительности это было не так. Известно, что сеньориальный обычай фиксировал обязанности сторон и без всяких специальных освободительных грамот. Однако идея заключается именно в этом: несвободный живет не по своей воле, а по воле другого. Свободу умаляет не сеньория как таковая и даже не сугубая тяжесть сеньориального гнета, а подчинение произволу.

Ряд повинностей, которые распространялись на более или менее широкий круг лиц, в определенные периоды Средневековья воспринимались как несовместимые со свободой. Во Франции, например, к числу таковых часто относили «шеваж» (раз в год несвободный приносил своему сеньору четыре денье, которые клал на склоненную голову — chef); произвольную, т. е. формально не установленную, талью; право сеньора на часть наследства — «мэнморт» («право мертвой руки»); запрет «формарьяжа», т. е. брака по своему выбору вне сеньории. Знаменитые «дурные обычаи» в Каталонии состояли в праве сеньора на значительную часть движимого имущества умершего без завещания, сходный побор в случае смерти без прямого законного наследника, конфискацию части имущества обманутого мужа, побор с погорельца, плату за то, что сеньор выступает гарантом брачного договора о приданом, а также в принудительном выкупе (redemptio или каталанск. remensa) всех перечисленных отягощений, откуда происходит наименование каталанских несвободных — ременсы. Временами подобные повинности служили для констатации сервильного статуса, и освобождение от них определенно воспринимается как дарование свободы. В других случаях шеважу, формарьяжу или мэнморту бывали подвержены лица, в свободе которых ни у кого не возникало сомнений.

Отчетливее всего идея рабского повиновения находит воплощение в практике прямого насилия со стороны сеньоров. Свободным человеком ощущал себя тот, на кого никто не смел безнаказанно поднять руку. Старинный ход мысли, связывавший свободу и право, делает несвободу синонимом социальной несправедливости. На правовую защиту в королевском или графском суде может рассчитывать только свободный. Наиболее успешные попытки правового определения крестьянской несвободы в Средние века шли в этом направлении. В Каталонии между 1150 и 1202 гг. статус крестьянской несвободы оформился в результате частичного исключения ременсов из сферы действия публичного права через разработку «права дурного обращения» (jus maletractandi) с ними. Реформы судопроизводства, осуществленные в Англии при короле Генрихе II (1154–1189), связав предоставление судебной защиты с обладанием свободой (возможность апеллировать в королевские суды, данная только фригольдерам), узаконили тем самым несвободу английских вилланов. Кризис королевской власти в конце каролингской эпохи отдал крестьян в руки сеньоров, ее новое укрепление ставит точку в вековом процессе генезиса понятия крестьянской несвободы.

Связь несвободного человека со своим сеньором — наследственная, пожизненная, нерасторжимая — настолько прочна, что разорвать ее возможно только путем формальной процедуры освобождения. Как бы то ни было, сеньор властвует над личностью и имуществом серва в узких пределах сеньориальных обычаев. Потому, в частности, юридическая пестрота крестьянской несвободы плохо поддается систематизации. В плане выплаты сеньориальной ренты положение сервов, судя по всему, мало отличалось от положения их вольных соседей. Серваж предстает не столько инструментом непосредственной эксплуатации, сколько формой социального контроля, упрощавшей осуществление сеньориальной власти. Впрочем, считается, что сервы как категория населения, находящегося в наиболее жесткой форме личной зависимости, никогда не составляли большинства сельского населения. В результате масштабных освобождений XIII–XIV вв. во Франции к концу Средневековья серваж охватывал сравнительно немногочисленные и изолированные группы крестьянства. Само значение разделения земледельцев во Франции на сервов и вилланов (не находящихся в личной зависимости) тускнеет по мере того, как на первый план выдвигаются условия земельного держания. В Северной и Средней Италии XIII в. — время эмансипации сервов от наиболее одиозных форм личной зависимости. В Англии, не знавшей юридического освобождения несвободных (здесь их называли вилланами — в отличие от континента) усилиями государственной власти, вилланский статус, отношение к которому ярко продемонстрировало английское восстание 1381 г., постепенно, в том числе и в результате так называемого «спонтанного освобождения» крестьянства, становился менее распространенным. На смену вилланству с XIV в. начинает приходить копигольд (держание по копии договора между крестьянином и лордом), хотя и зависимый от воли господина, но защищенный обычаем манора. Впрочем, и эта форма держания очень долго была отягощена многими пережитками сервильного состояния; к тому же даже в XVII в. в некоторых манорах страны сохранялись так называемые «поздние (последние) вилланы».