Высшая справедливость - Филип Марголин

– Такое мнение основано на предположениях и теории заговора, но не на фактах, – выпалил в ответ Прайс.

Он казался обескураженным, и Мосс находила это странным. Обычно Миллард аргументировал спокойно и обоснованно. Этот выпад был совершенно для него нехарактерным.

Перед тем как дискуссия смогла продолжиться, дверь открылась и в конференц-зал вошел Рональд Чалмерс – подавленный, с опущенными плечами.

– Рад, что ты присоединяешься к нам, Рон, – приветствовал его верховный судья Бейтс.

– С поля для гольфа? – спросил с улыбкой Мартинес. Чалмерс был заядлым игроком в гольф.

– Прошу меня извинить, – сказал Чалмерс.

Его голос показался Мосс безжизненным.

– Я только что вернулся из Белого дома. Подаю в отставку из Верховного суда.

Его слова ошеломили судей.

– Сожалею, что вывалил все на вас так неожиданно, но сам не знал этого до вчерашнего полудня. У Вивиан болезнь Альцгеймера. Пока на ранней стадии, поэтому она…

У Чалмерса перехватило дыхание, и он собрался с силами, чтобы продолжить.

– Мы едем в Европу, пока она еще способна перенести поездку. Я откладывал наше путешествие некоторое время, но больше нельзя.

Судья Мосс подошла к своему другу и коллеге, обняла его. Другие судьи собрались вокруг.

– Сожалею, – сказала Фелиция, – я могу что-нибудь сделать для тебя?

– Не тревожься, – устало ответил Чалмерс. – Я хочу проводить время, насколько возможно, рядом с Вивиан. И не смогу совмещать это с работой в суде.

– Когда вы отправляетесь в Европу? – спросила Мэри Энн Дэвид.

– Я поручил нашему турагенту узнать все подробности. Это будет очень скоро.

– Вивиан принимает посетителей? – продолжала судья Дэвид.

Чалмерс улыбнулся:

– Думаю, ей хотелось бы.

– Я приду сегодня вечером.

Судьи поговорили еще несколько минут. Затем Чалмерс откланялся.

– Боже, как это ужасно, – произнес Бейтс.

– Не представляю, что ему приходится переживать, – сказал самый молодой судья, Мартинес.

Восемь оставшихся членов суда продолжали говорить о своем друге, пока не вмешался Миллард Прайс:

– Не хочу показаться черствым, но пора вернуться к работе. Требуется четыре голоса, чтобы удовлетворить прошение об истребовании дела. После ухода Рона не думаю, что наберется четыре голоса в пользу дела Вудраф, поэтому предлагаю отклонить прошение.

Нескольких судей шокировала черствость Прайса. Другие рассердились.

– Еще ничего не решено, Миллард, – сказал Мартинес. – Не думаю, что сейчас подходящее время принимать поспешное решение по делу, которое нас так взволновало.

– Разве здесь не все голоса? – возразил Прайс. – Можно провести голосование, но я не думаю, что пройдет решение об истребовании дела.

– Я не собираюсь торопиться с голосованием в таких условиях, – заявила судья Мосс. – Мы не знаем, как проголосует преемник Рона, и я не уверена, как проголосую сама. Я утверждаю, что мы осуществим право согласно двадцать восьмой статье Кодекса законов США, раздел один, отложив голосование в данных условиях.

С этим согласились несколько других судей. Верховный судья Бейтс сказал:

– Мне хотелось бы, чтобы вы подняли руки. Сколько из вас за то, чтобы отложить решение по делу Вудраф?

Семеро из восьми судей подняли руки, воздержался только Прайс.

– Ладно, – сказал Бейтс. – Давайте прервемся на двадцать минут, чтобы освежить головы.

Мосс хотела поговорить с Прайсом о его поведении, но тот стремительно вышел из конференц-зала.

– Что это было? – спросил Фелицию Кеннет Маццарелли, устремив взгляд в спину удаляющемуся Прайсу. Это был упертый консерватор, не раз споривший с Фелицией по правовым вопросам, но вместе с тем весьма любезный коллега.

– Не знаю. Миллард обычно так не горячится при обсуждении наших дел.

– Может быть, он плохо выспался прошлой ночью, – покачал головой Маццарелли. – Бьюсь об заклад, Рон не спал вовсе. Бедняга.

Мосс позволила Маццарелли переключить разговор с Прайса и дела Вудраф на другие темы, но не могла не размышлять о чрезмерно эмоциональной реакции судьи Прайса.

Глава 7

Деннис Мастерсон неудобно изогнулся, стараясь не закапать костюм, когда нес чашку кофе к одному из огромных – от пола до потолка – окон в своем просторном угловом кабинете. Он был самой значительной фигурой среди компаньонов «Рэнкин, Ласк…», и по заслугам, поскольку считался влиятельнейшим лоббистом фирмы. Стены его кабинета, отделанные дубовыми панелями, свидетельствовали о его могуществе. Их украшали фото, изображавшие Мастерсона рядом со всеми важными персонами, которые проживали в течение последних тридцати лет внутри пространства, огороженного кольцевой автодорогой.

Большинство компаньонов крупных юридических фирм округа Колумбия работали в безвестности, их узнавали только члены частных загородных клубов, законодатели и политические назначенцы, чьи интересы они лоббировали. Мастерсона же знали все американцы, следившие за вечерними новостями или слушавшие политические ток-шоу. Нападающий в команде по американскому футболу в Дартмуте и редактор обозрения по правовым вопросам в Йельском университете, он поступил на работу в фирму «Рэнкин, Ласк…» после двух поездок во Вьетнам. Семь лет назад Мастерсон взял отпуск для работы директором ЦРУ. Три года назад случился весьма неприятный инцидент в Афганистане, и Мастерсон вновь вернулся в фирму «Рэнкин, Ласк…», когда президент в поисках козла отпущения попросил его уйти в отставку. Мастерсон хотел было воспротивиться, но частный сектор сулил много денег, и перспективам его бизнеса не повредило бы то, что лидер свободного мира был обязан ему оказанной услугой.

Мастерсон выглядел импозантным мужчиной, патрицием, рожденным для богатства. Обладая снежной белизны шевелюрой и глазами цвета стали, он был воплощением мудрости и искренности, идеальным гостем для любого телевизионного ток-шоу. За время работы в ЦРУ он стал виртуозным оратором, опытным функционером, словом, незаменимым представителем учреждения для дачи показаний перед комиссиями конгресса. Связи Мастерсона в сферах обороны и разведки сделали его незаменимым для фирмы.

Зазвонил мобильник Мастерсона, доступный только ему и никому другому. Номер этого особенного телефона знал лишь один человек, и только он мог связаться с Мастерсоном, чтобы сообщить важные вести.

– Заседание только что закончилось, – произнес голос с другого конца линии, – кое-что произошло. Судья Чалмерс ушел в отставку, у его жены болезнь Альцгеймера и…

– Я знал это два часа назад, – прервал Мастерсон собеседника. – Что с прошением по делу Вудраф?

– Оно еще в стадии обсуждения.

Мастерсон выругался.

– Миллард не смог его закрыть?

– Он пытался, но вмешалась Мосс и убедила других отложить голосование.

– Каково соотношение голосов?

– Судьи Дэвид и Мартинес за истребование дела. Мосс не определила свою позицию, но, по мнению Прайса, она склоняется к голосованию за.

– Слава богу, что у Чалмерса болеет жена. Если Мосс – за, то он был бы четвертым.

Мастерсон умолк. Собеседник терпеливо ждал.

– Надо установить в кабинете Мосс подслушивающее устройство. Мы должны знать, к чему она склоняется.

– Я займусь этим.

Мастерсон выключил мобильник и переключил внимание на то, что делается вокруг его офиса. Внизу на улицах сновали взад и вперед люди, совершенно не представлявшие себе, кто правит миром. Сверху они выглядели муравьями, и Мастерсон смотрел на них с такой же неприязнью, с какой смотрел на прочих насекомых. Из миллиардов людей на земле что-либо значили только немногие, и среди них – он сам. Но многое может измениться, если дело Сары Вудраф не будет погребено в конференц-зале. Сейчас все обстоит так, будто история Вудраф является еще одним криминальным делом из захолустного штата, известного лишь своими экологами, живописными горами и кроссовками. Мастерсону нельзя было идти на риск того, чтобы из-за истребования дела началось исследование его Верховным судом. Дело Вудраф не должно всплыть на поверхность. Мастерсон приложит максимум усилий, чтобы утопить его основательно.

Глава 8

Кафетерий Верховного суда открыт для посещения широкой публики, но клерки перекусывают в отдельной секции, дверь которой всегда закрыта. Поэтому они могут обсуждать судебные дела свободно, не опасаясь подслушивания. Предварительное разглашение, например, того, как решится судебное дело, чревато разного рода неприятными последствиями, и клеркам с первого дня внушают необходимость держать язык за зубами. Брэд никогда ни с кем не обсуждал свои дела, но и его босс судья, коллеги-клерки и Гинни были не настолько глупы, чтобы спрашивать об этом.