Симон-отступник - Елена Хаецкая

Дюк венецианский зашипел от злости. Но он видел, что лишь немногие сеньоры из пилигримов были согласны с Ангерраном; остальных же тревожил призрак скрытого за стенами Зары богатства.

И встал аббат Гюи Сернейский, достав из-за пазухи свиток со свисающей внизу печатью. Закричал своим сорванным голосом, но мало кто его услышал. Тогда Ангерран де Бов, видя, как захлебывается аббат, пришел к нему на помощь и заревел:

– Ма-алча-ать!..

Все возмутились было и ополчились на Ангеррана за то, что он перебивает разговоры, но Ангерран, от натуги красный, еще раз закричал, чтобы все замолчали. И постепенно разговоры смолкли.

Тогда аббат просипел:

– Папа римский грозит отлучением от Церкви за нападение наше на христианский город…

И свитком тряхнул.

– Святой отец предостерегает нас, – хрипло сказал аббат. И закашлялся на ветру. Все ждали, пока он остановится. Наконец аббат развернул свиток и начал читать. Ветер относил его слова, почти никто не разбирал того, что читает аббат. Наконец тот махнул рукой и начал сворачивать свиток.

Дюк венецианский отчетливо проговорил:

– Ложь и фальшивка.

И сделал кому-то знак – почти незаметный.

Снова поднялся шум, все спорили, перекрикивая друг друга. Аббат вдруг нелепо взмахнул руками и шарахнулся в сторону, как будто испугавшись чего-то. И тотчас же Симон, до того сидевший молча и неподвижно, бросился к нему.

Никто не успел понять, что произошло, когда все было кончено. На песке у ног аббата остался лежать мертвец. Кровь быстро впитывалась в песок. Аббат, дрожа, прижимал ладони к груди: на тыльной стороне ладони остался глубокий порез. Кровь стекала по руке и пачкала его белое облачение.

Симон толкнул ногой человека, которого убил, спасая жизнь аббата.

– Венецианец, конечно, – пробормотал он. И поднял над головой руку с мечом, возвышая голос: – Мессир дюк, перед всеми я объявляю, что вы – предатель!

Дюк пошевелился, неторопливо поворачиваясь в сторону этого громового голоса.

– Вы приказали убить аббата, – сказал Симон. – Я видел это.

Дюк еле заметно пожал плечами.

– Я не отвечаю за ваши видения, мессир, – молвил дюк.

– Я отказываюсь участвовать в ваших планах! – сказал граф Симон и вложил меч в ножны.

– И я! – крикнул Ангерран.

К Симону подошел его брат Гюи и молча встал рядом. И еще рядом с ним оказались Робер Мовуазен, и Дрию де Крессонессар, а бок о бок с Ангерраном встали его старший брат Робер и еще Симон де Нофль.

Тогда дюк, наконец, утратил свое нечеловеческое самообладание и завизжал:

– Дезертиры! Трусы! Предатели! Вы взяли деньги у Венеции и не хотите платить долгов! Нищая рвань! Чем вы заплатите за наши корабли?

Симон молчал. А Дрию засмеялся. И глядя на него, засмеялся Робер де Бов, такой же рыжий, как и его младший брат.

Дюк закричал, пронзительно, как торговка зеленью:

– Вы подписали договор!.. Вы дали слово!.. Ваши послы клялись Венеции от вашего имени!..

Тут Ангерран смутился было, но Симон ответил ясным твердым голосом:

– Мой сюзерен ничего с вами не подписывал и я ничего вам не должен.

Ибо Симон был вассалом французской короны, а король Франции никаких договоров с Венецией не заключал.

Дюк заскрипел зубами – всеми, что у него еще оставались, а Симон сказал:

– Клянусь всеми святыми, мессир, если с аббатом Гюи что-нибудь случится по вашей вине, я сам перережу ваше тощее горло.

И они ушли из совета, а первым шел Симон и рядом с ним, поминутно спотыкаясь, – аббат.

И когда они ушли, дюк пришел в себя и перевел дыхание, как будто близость Симона душила его и не давала вздохнуть свободно. И дюк сказал оставшимся сеньорам, которых было куда больше, чем тех, что ушли:

– Ну так что же, мессиры?

И сеньоры так сказали дюку венецианскому и послам города Зары:

– Поначалу мы подумывали о том, чтобы принять ваши условия и взять город без боя. Однако теперь мы видим, что для всех нас будет великим позором, если мы не поможем Венеции взять этот город.

Так ушли послы, а крестоносцы стали готовиться к осаде.

Наши палатки стояли поодаль от города, потому что Симон отказался воевать с Зарой. Однако и уходить он пока что не собирался, потому что не считал для себя возможным дезертировать и покинуть своих товарищей. Потому он праздно сидел в своей палатке, либо на берегу и смотрел на то, что происходит у стен Зары.

Он слышал конское ржание и видел большие осадные башни, которые привезли с собой на дромонах крестоносцы; мангонели метали камни, длинные лестницы, защищенные с боков толстым слоем парусины, приникали к каменным стенам города. Сверху лилась горячая вода и летели стрелы и дротики. Шум поднимался в самое небо.

И вместе с убитыми и ранеными людьми валились со стен на землю изрубленные, залитые смолой священные образа – рассеченные мечами лики Пресвятой Девы, отрубленные вместе с крестом руки Сына Божьего – как будто мало Ему перенесенных страданий! – сыпались куски облачения, позолоченные нимбы, разбитые в щепу ангельские крылья…

Целыми днями, не переставая, шел яростный штурм Зары. Около сотни человек погибли в те пять дней.

Бездеятельно смотрел на это Симон. Лучезарные воды залива плескали в берег, будто им не было никакого дела до войны, и шелест волн иной раз звучал в ушах Симона громче людских криков, треска пламени и рева камнеметательных машин.

Ослепительное синее осеннее небо расстилало свои крылья над содрогающейся Зарой.

На шестой день после начала штурма город был взят.

Высокие стены, гордые башни, испачканные смолой, разбитые во многих местах, пали, и ярость венецианцев разметала их. Почти сразу из-за рухнувших стен к небу поднялся черный жирный дым: город подожгли сразу в нескольких кварталах. Вместе с дымом полетели к небу жалобные крики; полилась кровь.

Тогда Симон покинул свой лагерь и вместе со своим братом Гюи и Ангерраном пошел к Заре. Он ступал медленно, словно боялся оступиться среди трупов, камней, стрел, брошенных повсюду бревен. И вот что-то мелькнуло среди поваленных друг на друга человеческих тел. Симон наклонился, нетерпеливо отбросил в сторону мертвую, уже коченеющую руку – убитый венецианец словно и после смерти судорожно цеплялся за землю Зары – и взял в ладони упавший со стены образ Пресвятой Девы.

Образ был совсем маленький и поэтому уцелел, только был сильно испачкан кровью и копотью. Ангерран протянул руку:

– Что вы нашли, мессир?

Симон показал ему. Ангерран молча стиснул плечо Симона и ничего больше не сказал. А у Симона вдруг заныло в груди. Болело почти нестерпимо, как будто к его коже приложили раскаленное тавро. Симон даже провел пальцами по рубахе, однако ничего не почувствовал – все было холодным.

И он забыл о боли, привыкнув к ней, – как часто делал и раньше, и впоследствии.

Они вошли в горящую Зару. Рыцари успели передраться с венецианцами, не поделив добычу, и на горящих, разоренных улицах шла всеобщая свалка: все против всех. Несколько раз разъяренные дракой люди бросались на Симона; брезгливо кривя губы, Симон отбрасывал их, не прикасаясь к мечу, голыми руками.

Втроем они прошли весь город. Большая улица, охваченная смятением, вывела их к храму. На площади перед церковью уже лежали несколько убитых, однако сама церковь не была тронута ни пожаром, ни грабежом.

– С них станется, – проворчал Гюи де Монфор.

Они поднялись по ступеням и постучали в запертую дверь. Им не хотели отворять, сердито кричали что-то на непонятном языке. Симон сказал:

– Во имя Господа нашего Иисуса Христа.

Дверь приоткрылась. На Симона уставились перепуганные глаза: монах.

– Почему ты здесь? – спросил его Симон. – Ты должен быть там, с ними, когда их убивают!

И подал ему найденный у стен образок.

Монах все так же испуганно выхватил образок из пальцев Симона и тут же с лязгом захлопнул дверь.

Тут жар от невидимого тавра стал нестерпим. Симон вдруг побелел, пошатнулся. Боль не хотела, чтобы о ней забывали.

– Что с вами? – спросил Гюи де Монфор.

– Не знаю, – сказал Симон. – Идемте же дальше.

Они прошли весь город, от ворот до ворот, и всюду видели одно и то же: опустошение, вывороченные камни, разваленные или горящие дома, каких-то растрепанных людей, волочащих за собой тюки с барахлом.

– Уйдем отсюда, – сказал, наконец, Симон, когда его сердце насытилось страданием.

В своей палатке, сняв рубаху, он увидел, что крест на его груди раскалился и выжег на коже, над самым сердцем, большую рану, которая потом долго еще болела и никак не хотела заживать.

Новые планы дюка Дандоля

К ночи Зара сдалась, а с наступлением темноты всякие стычки на ее улицах прекратились. Утомленные непрерывным пятидневным штурмом, люди заснули там, где настиг их сон.

Наутро же Заре предстояло пробудиться лишь для того, чтобы полнее осознать свое плачевное положение. Стены и башни и прочие укрепления, какие еще уцелели после приступа, было решено срыть; многие здания были, по распоряжению дюка, разрушены (это распоряжение считали весьма разумным, и Симон, будь он, подобно дюку Дандолю, врагом Зары, поступил бы точно так же).