Три Толстяка 2.0 - Евгений Бороховский

Босс (тщательно подбирая слова, с мягкой интонацией, но очень настойчиво): Доктор, пожалуйста… Давайте так — сначала следствие, или по крайней мере, последнее слово обвиняемого, а уж затем — приговор. Вы были на улицах, вы все видели своими глазами. Не откажетесь ли ответить всего на три вопроса, чтобы не было разночтений?

Арнери (обессиленно, махнув рукой, падает в кресло): Спрашивайте, я в вашей власти.

Босс: О власти потом. (встает, прохаживается по сцене) Скажите, как началась стрельба?

Арнери: (начинает как бы через силу, но постепенно расходится) Ну… Был многолюдный митинг, были речи, потом митингующие двинулись ко дворцу, перед дворцом был строй гвардейцев, потом… А кто же начал стрелять? Я не понял. В гвардейцев бросали камнями, и… Да, было несколько выстрелов со стороны восставших. В ответ — залп… И еще, и еще…

Босс: Спасибо. Далее — вы видели трупы на площади. Скажите, это были исключительно штатские?

Арнери: Нет, там были люди в форме, и довольно много. Значительно меньше, чем гражданских, но тоже немало.

Босс: А как они были убиты? Забиты камнями?

Арнери: Камнями? Нет, их застрелили. Я хорошо помню со времен смуты, как выглядят раны от пуль — мне тогда много приходилось оперировать раненных в перестрелках…

Босс: То есть, что же получается? Возбужденная толпа — причем, отнюдь не безоружная — хочет атаковать дворец. На ее пути стоит гвардия. У гвардейцев работа такая — защищать дворец. В них бросают камни и стреляют. Они стреляют в ответ. Начинается бой, в котором гибнут люди с обеих сторон. Гвардейцы побеждают, потому что они лучше обучены и организованы. Но разве вы можете сказать, что они убивали ни в чем не повинных и беззащитных людей? (останавливается перед Арнери) А, профессор?

Арнери: Я… Нет, так я сказать не могу.

Босс: Поверьте, я скорблю о погибших, не меньше вас. И о гвардейцах, и о повстанцах. И я готов признать свою вину во вчерашней трагедии. Но! Только разделив ее с господином Просперо. Это он вывел людей на площадь. Это он дал им свеженькую продукцию своих оружейных заводов. Это он призвал идти на штурм дворца. (опускается в кресло) Не останови гвардейцы восставших, вы бы, возможно, трогали мой холодный лоб, дорогой доктор. Двое из нас тоже были вчера на площади, и спасло их только то, что Просперо, единственный из главарей мятежа, кто знает нас в лицо, столкнувшись с энергичным сопротивлением, уклонился от руководства штурмом и скрылся, когда гвардия открыла ответный огонь. Он ведь очень осмотрительный человек, наш храбрый оружейник. И не рвется сложить голову в безнадежной драке.

Арнери: Погодите, тут что-то не вяжется. Если Просперо скрылся, как же он был арестован?

Босс: А кто сказал, что он арестован?

Арнери: Ну… люди говорят…

Босс: Вы уже сами поняли, что это не самый надежный источник, правда? Просперо на свободе, он прячется. А слухи о его аресте распускает наша служба информации.

Арнери: Но он легко может это опровергнуть, просто в любой момент появившись перед народом…

Босс: …И наверняка сделает это, когда будет полностью уверен в успехе. Вчерашнее выступление провалилось, и пока что он опасается за свою шкуру. Более того, он уверен, что образ мученика в лапах ненавистных толстяков вербует для него новых сторонников.

Арнери: Получается, что вы играете ему на руку! Зачем? На что вы рассчитываете?

Босс: Расчет! Хотел бы я, чтобы все наши действия были результатом тщательного расчета… Увы, мы наделали немало ошибок. Две из них могут оказаться фатальными, и время работает скорее не на нас. Так что наш план строится больше на интуиции. Как человек ученый, вы наверное не склонны доверять таким эфемерным материям, доктор?

Арнери (успокаиваясь и входя в привычную роль): В научных исследованиях часто приходится полагаться на интуицию… Правда, интуиция, как правило, основана на обширном опыте наблюдений и обобщений… но это явно предмет для другого разговора. Позвольте мне перефразировать вопрос — на что вы надеетесь?

Босс: Мы надеемся, что Просперо достаточно осмотрителен, чтобы пока отсиживаться в безопасности. И достаточно самоуверен, чтобы считать, что время работает исключительно на него. Счет идет, максимум, на дни, и вопрос только в том, кто сумеет ими лучше распорядиться. И в этом мы надеемся на вашу помощь.

Арнери: Почему вы считаете, что я соглашусь вам помогать?

Босс: Потому что на сегодня у нас с вами — общая цель, доктор. Не допустить повторения трагедии. Во избежание новых смертей, нам с вами за несколько дней предстоит сделать то, чего «чрезвычайному триумвирату» не удалось за несколько лет, несмотря на все успехи в экономике и внешней политике.

Арнери: Те самые критические ошибки, которые вы только что упомянули? Нельзя ли поподробнее?

Босс: Во-первых, мы прозевали превращение оружейного магната Просперо в революционера. «Оружейник Просперо, вождь восставшего народа» — до сих пор звучит как не очень удачная шутка.

Арнери: Ну отчего же, многие из тех, кого мне довелось слышать на улицах города, провозглашали это более чем серьезно и даже с энтузиазмом.

Босс: Я понимаю и принимаю вашу иронию, доктор. Как порой выражается мадемуазель Суок, «это так правдоподобно, что просто не верится». Конечно, мы понимали, что Просперо нельзя доверять, просто из тактических соображений старались находить компромиссы, удерживать амбиции Просперо в рамках. Но потом ситуация вышла из-под контроля…

Арнери: Позвольте мне догадаться — конверсия?

Босс: Задним числом это кажется очевидным. Но то, что один из наиболее важных компонентов нашей экономической реформы в отношении Просперо сработает с точностью до наоборот, стало для нас неприятным сюрпризом.

Арнери: Кажется, я вас понимаю — конверсия была экономически необходима и заодно должна была бы ослабить позиции Просперо…

Босс: …Если бы прошла по нашему сценарию. Просперо были предложены неплохие компенсации, но он демонстративно остановил самые крупные из своих производств, выкинув на улицу десятки тысяч рабочих. Излишне говорить, на кого была возложена ответственность — вчера вы были свидетелем как развернутая им антиправительственная кампания едва не увенчалась успехом.

Арнери: И вы проглядели подготовку этой кампании?

Босс: Вернее будет сказать — проигнорировали. Я тоже сперва поддался искушению свалить все на шефа службы информации. Слышали бы вы образчики ненормативной лексики, которые позволил себе ваш ученик в разговоре с ним! Наш третий коллега, матерый генерал, привычный к казарменному жаргону, краснел от смущения, как невинная гимназистка. Но я быстро осознал, что происшедшее в большей степени моя вина.

Арнери: Почему вы так решили?

Босс: Да потому, что не было никакой особой, тем боле секретной, подготовки — все было практически на поверхности. Была ежедневная, набившая оскомину вульгарная демагогия — о патриотизме, о происках врагов, об отечестве в опасности… Откровенная чушь ведь! Вы заметили опасность для отечества?

Арнери: Да нет — даже в самый разгар кризиса, когда страна была реально беззащитна, никто из соседей не дал нам ни малейшего повода опасаться военной агрессии. Им самим сейчас не до того.

Босс: Не правда ли? Я это понимаю, вы это понимаете, и этого не мог не понимать Просперо. Но ему так было выгодно. А мы не учли, насколько этот человек уверен в собственной непогрешимости. Если ему не нравятся ваши действия, и самое простое им объяснение — «предательство национальных интересов», то он с легкостью примет это объяснение, не вдаваясь в подробности. Не говоря уже о том, что в его понимании национальные интересы не могут ни на йоту отличаться от его собственных.

Арнери: Ваше описание характера Просперо очень близко к классическому диагнозу мегаломании.

Босс: Браво, доктор, вы попали в точку, хоть патопсихология и не ваш конек. Видите ли, то, что для меня и моих коллег из «комитета национального спасения» не более чем средство, для Просперо — абсолютная цель.

Арнери: Вы имеете в виду власть?

Босс: Что же еще? Мы просто используем власть в своих целях — не будем кривить душой, в том числе, эгоистичных, корыстных целях — тогда как для Просперо нет цели превыше личной власти.

Арнери: Понимаю — что бы вы ни предложили, этого всегда будет недостаточно…