Вторжение - Вячеслав Хватов

Вообще у меня создалось впечатление, что телевизионщиков шлепнули не какие-то случайные лихие люди, а вполне целенаправленно. Иначе бы их обнесли до ниточки, и нам достались бы лишь разбитые спутниковый телефон, ноут, камера, да тренога из-под нее.

Кстати о камере. Я вытащил из нее карту памяти. Потом посмотрим на трофейном же коммуникаторе. Может проясниться кой чего.

— Ни фига себе! — я передвинул движок на коммуникаторе и еще раз просмотрел этот кусок. — А ведь за бугром запросто поверят в эту туфту.

На экране живой еще корреспондент воодушевленно рассказывал, как много делает миротворческая администрация для попавших в беду российских граждан. Вот мол в одном из трудовых лагерей даже организовали санчасть с современным медицинским оборудованием. За его спиной, правда, никакого оборудования не наблюдалось, но зато лежало много забинтованных с головы до ног людей. По словам Костика, это те самые узники пятого сектора, которых перетащили в ангар и замотав изувеченные части тела бинтами, накачали снотворным, чтобы не стонали. Цирк еще тот: чистые простыни, бутафорские перегородки, какие-то люди в белых халатах.

В следующем сюжете журналист вообще нес какую-то чушь об отдельном корпусе для женщин.

Ага. Прям санаторий, бля! А по факту — бордель, в который ингуши тащили всех понравившихся им женщин, как из вольнонаемных, так и из невольников.

Я посмотрел на Костика. Тот сидел весь зеленый от злости. Окажись мы сейчас опять возле раскуроченного джипа, мой приятель, наверное, убил бы этого журналиста еще несколько раз.

Меня тоже колбасило, хотя давно понял, что от этих пидоров с европейским выбором в башке всегда можно ожидать чего-то подобного.

Наконец-то мимо прошел товарняк на такой скорости, что мы с Костиком спокойно смогли выбрать момент, закинуть на площадку одного из вагонов свой кофр и по очереди залезть сами. Думали, что поедем на крыше, но устроились в промежутке между двумя контейнерами. И слава Богу, потому что какая-то охрана у поезда наверняка была. Могли и заметить, на крыше-то.

В общем устроились мы с комфортом: ветер не продувает, и ноги есть где вытянуть. Перекусили, побазарили немного за жизнь и как-то незаметно уснули под мерный перестук колес. Я, так вообще, моментально вырубился. Сказались мытарства последних дней и набитый вкусной едой желудок.

Проснулся от того, что вагон дернулся при остановке поезда.

— Это мы хорошо так поспали. — Подавив зевоту изрек мой попутчик. — Наверное, Муром уже проехали.

— Жаль. — Я потянулся. — Давно хотел там побывать. Хоть со стороны посмотрел бы.

— А чего там смотреть? Город, как город.

— Доводилось?

— Ага. У меня там двоюродный брат живет… Жил. Интересно, удалось ему обмануть бабу с косой и вообще, где сейчас Серега?

— А что, есть сомнения, жив твой брательник или нет?

— Конечно. Он ведь к жизни совсем не приспособленный. Все дома сидит… сидел, всякую фигню собирал. Такой же головой слегка тронутый, как и все коллекционеры.

— Да ладно, Костик, не переживай. Я вот тоже всех сисадминов раньше считал чокнутыми, но ты же жив и здоров. А Муром-то мы, похоже, давно проехали. Сейчас судя по времени должны быть уже где-то под Казанью. Ща загружу карту на коммуникаторе, посмотрю, где это такая Рузаевка.

— Вот ты глазастый, а я-то фишку и не секу.

— Да не возможно было не заметить. Здоровая такая вывеска на доме. Сейчас, сейчас…

Костик полез в кофр, чтобы достать что-нибудь пожевать, а я все никак не мог загрузить карту. А когда загрузил…

— Бля-а-а-а! Ну мы лохи! — от злобы и обиды хотелось швырнуть коммуникатор об контейнер, но сдержался.

— Че такое?

— Этот товарняк гребанный, видать, в Арзамасе на Пензу свернул, а мы в это время дрыхли как суслики. Че теперь делать?

— Дай посмотреть. — Костик вырвал коммуникатор у меня из рук. — Ой, бля!

Самое хреновое было в том, что поезд сбавил ход только возле села Вазерки, когда до самой Пензы оставалось всего несколько километров. Костик швырнул кофр на насыпь и соскочил с поезда сам. Я прыгнул вслед за ним. На этот раз ни на самой платформе, ни на улице рядом с ней никого не было, и мы по-быстрому скрылись в усыпанном мусором переулке. А так товарняк тормозил еще возле Лунино, но там возле пустующей железнодорожной кассы околачивались какие-то подозрительные типы с оружием, и мы не решились соскочить у них на виду.

Теперь нам с Костиком предстояло найти место для ночлега и уже там, в спокойной обстановке решить, как выпутываться из того дерьма, в которое угодили. Но прежде надо запастись водой.

Миновав пару колодцев, закрытых на цепь с замком, и одну не работающую колонку, мы, наконец, наткнулись на журчащий среди деревьев родник. Костик присел наполнять канистру, а я стал лихорадочно вертеть башкой, опасаясь, что нас застанут врасплох.

— А вы чьи такие будете, ребзя? — когда я в очередной раз повернулся, передо мной стоял мужик средних лет, одетый в камуфлированную куртку, с замызганной черной кепкой на голове и автоматом в руках. Если бы не 'калашников', его можно было бы принять за сторожа, ну или лесника.

— Мы… это…. К знакомым идем.

— У нас родственники тут. — Выпалили мы одновременно с Костиком.

— Так родственники или знакомые? — Я обернулся на новый вопрос, заданный кем-то стоящим у меня за спиной, и увидел молодого парня, похожего на рыбака или туриста, и тоже с автоматом. Он появился словно из-под земли, и мне это очень не понравилось. Наверняка где-то рядом прячется третий и он, скорее всего, держит нас с Костиком на мушке.

Я стоял и, озираясь, лихорадочно соображал, сочинить что-нибудь на ходу или рассказать все как есть, но меня опередил мой приятель:

— Мы сами из Москвы. Бежали из американского трудового лагеря. Ехали на товарняке к одному знакомому, но слегка проспали свою остановку.

— Куда ехали-то? — продолжал сыпать вопросами мужик в кепке, бывший в этой компании, судя по всему, старшим.

— В село одно под Казанью.

— Да. Не хило вы так поспали. — усмехнулся подошедший позже парень. — У нас это не приветствуется.

— Слыхали небось, кто раньше встает, тому Бог подает. — Изрек мужик.

— Ага. Мой сын встал рано и нашел червонец на улице, но тот, кто его потерял, встал еще раньше. — Вспомнил я бородатый анекдот, но все присутствующие все равно засмеялись. Обстановка как-то сама собой разрядилась, и мужик, как он считал незаметно, почесал левой рукой правый локоть. У развесистой ольхи, что росла на той стороне ручья, отогнулось несколько веток, из-за которых выступил дед на вид лет семидесяти, в такой же как и у мужика, только еще более старой, кепке, с густой седой бородой и очаровательной беззубой улыбкой. В руках он держал то ли ружье, то ли карабин. Я в этом не разбираюсь, но что-то древнее, еще советское.

— Ну чего, мужики, так до беспилотника и будем стоять и анекдоты травить. Тут до железки рукой подать, а они вдоль нее каждые полчаса летают. — Спохватился вдруг старший. — Предлагаю пройти на 'точку'. Там познакомимся и обсудим как с вами дальше быть.

Это 'как с вами дальше быть' сразу выдернуло меня из состояния всеобщего благодушия и вернуло на землю, покрытую начинающимися уже осыпаться желтыми листьями.

Понятно, что они нам ни разу не поверили, а предложение проследовать на 'точку' не несло за собой ничего хорошего. В укромном уголке можно устроить допрос с пристрастием, а если что-то не устроит, и закопать без шума и пыли.

Посмотрел на Костика. Он как-то сразу погрустнел. Наверное, его тоже посетили подобные мысли. Однако делать было нечего, бегаем мы с ним явно медленнее, чем летают автоматные пули, а стволы за спину никто из этой троицы убирать не спешил.

Шли довольно долго. Я даже успел порядком натереть ногу, и когда грунтовка, сменившая асфальт улиц безлюдного села стала сворачивать в лес, и через десять минут уперлась в заброшенное подворье, даже обрадовался, что наконец-то пришли.

В доме явно кто-то был, но навстречу не вышел. Мужик все-таки закинул автомат за спину и толкнул плечом скрипучую калитку. Парень пропустил нас и вошел следом. Дед куда-то исчез.

В халупе, внутрь которой через грязные стекла окон едва проникал дневной свет, однако было чисто и просторно. Я-то ожидал увидеть груду поломанной мебели, немытые столы, заставленные грязной посудой и продавленные сальные диваны. Но в углу лишь стоял стол, покрытый клеенчатой скатертью в цветочек, да несколько стульев было аккуратно расставлено вдоль стен. На одних и плюхнулся парень, назвавшийся Пашей Борзыкиным. Мужик оказался его батькой, Владимиром Петровичем, ну а дед, соответственно и был дедом Паше и отцом Петровичу. Звали его Петром Михайловичем. Но это официально. Потом мы его называли, как и все — Лешим.