Король былого и грядущего - Теренс Хэнбери Уайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все, чем мы можем себя защитить, – продолжал ежик, – это дать ему как следует по носу. Смертоносная пятка – вот как они нас зовут в своих прописях. Дай одному из этих здоровенных полосатиков в нос, бим-бом, вот этак, и резвая жизнь честь по чести летит из него наружу так, что он и засопеть не успеет. Честный нокаут, вот что это такое. Но как может бедный ежик заехать по носу барсуку? Когда ему нечем заехать и нечем от него защититься? Вот тут-то они и приходят к тебе и просят тебя развернуться!
– Можешь не разворачиваться, – сказал решительно Варт. – Прошу прощенья, дружок, что разбудил тебя и что напугал. По-моему, ты замечательный ежик, я даже снова повеселел от беседы с тобой. Спи себе, как спал, пока мы не встретились, а я пойду загляну к моему другу-барсуку, как и было мне велено. Спокойной ночи, ежик, удачи тебе в снегах.
– Может, она и будет спокойная, – сварливо пыхтел ежик. – А может, не будет. То ему развернись, то не развернись. Сегодня одно, завтра другое. Охо-хо, ну и мир, никакого порядка. Впрочем, доброй вам ночи, любезные дамы, и тебе, матушка, тоже, пусть приходит град, пусть приходит снег, так и мы найдем продолжение в тех, кто придет за нами.
И с этими словами смиренный зверек свернулся еще туже, чем прежде, поворчал, поскрипел и удалился в мир сновидений, настолько же более глубоких, чем наши людские сны, насколько сон продолжительностью в целую зиму длиннее безмолвия одной-единственной ночи.
«Ну что же, – подумал Варт, – ничего не скажешь, он быстро управился со своими неприятностями. Забавно, что он сразу же и заснул. Готов поспорить, что он и не спал-то все это время, самое большее наполовину, и, толком проснувшись весной, решит, что все это ему приснилось».
С минуту он смотрел на грязный комочек из листьев, травы и блох, плотно свернувшийся в норке, затем хрюкнул и отправился к барсучьей норе, двигаясь вспять по своим же продолговатым следам по снегу.
– Так, значит, Мерлин прислал тебя, – сказал барсук, – чтобы ты завершил образование. Что ж, я могу научить тебя только двум вещам – копать землю и любить свой дом. Впрочем, к этому и сводится истинное назначение философии.
– А ты мне свой дом покажешь?
– Обязательно покажу, – сказал барсук, – хотя я, конечно, всем домом не пользуюсь. Дом у меня беспорядочный, старый, для одиночки великоват. Насколько я понимаю, некоторым его частям может быть лет и под тысячу. Нас тут живет четыре семейства – кто там, кто сям, – это если брать дом целиком, от чердака до подвала, так мы, случается, и по месяцам не встречаемся. Полагаю, вам, нынешним людям, он должен казаться развалюхой – ну, ничего не попишешь, зато в нем уютно.
Он засеменил по проходам зачарованной норы, переваливаясь с ноги на ногу странноватой барсучьей раскачкой, и белая маска его с черными полосами казалась во мраке лицом привидения.
– Вон по тому коридору, – сказал он, – если тебе хочется вымыть руки.
Барсуки не то что лисы. В их норах имеются особые помещения для отходов, где они складывают ненужные кости и всякий сор, настоящие погреба, имеются также и спальни, которые они держат в особенной чистоте, часто меняя подстилки. Увиденное очаровало Варта. Особенно ему понравились Большая зала, расположенная в самой середине кургана, – трудно было решить, чем его счесть, колледжем или замком, – и анфилады комнат с запасными выходами, расходящиеся от нее, словно лучи. В зале было, пожалуй, многовато паутины, из-за того, что она служила своего рода общей комнатой и потому не находилась на попечении какой-либо из семей, но вид она имела решительно торжественный. Барсук сказал, что это профессорская. С украшенных панелями стен свисали освещенные сверху забранными в абажуры светляками портреты усопших барсуков, прославленных в свое время ученостью или благочестием. Имелись здесь и величавые кресла с тисненными золотом барсучьими лапками на кордовской коже сидений – кожа повытерлась – и портрет Основателя над камином. У камина полукругом стояли кресла, снабженные экранами из красного дерева, коими всякий мог заслонить лицо от яркого пламени, имелась также доска, вроде качелей, по которой графины могли соскальзывать из середины к краям полукруга. В наружном проходе висело несколько черных мантий, вообще все было очень древним.
– В настоящий момент я холостяк, – сказал извиняющимся тоном барсук, когда они добрались до его собственной уютной комнаты с обоями в цветочек, – так что здесь, увы, всего одно кресло. Тебе придется посидеть на кровати. Устраивайся поудобнее, голубчик, пока я буду готовить пунш, и расскажи мне, что творится на белом свете.
– Да в общем все то же самое. Мерлин чувствует себя хорошо, а Кэя на той неделе произведут в рыцари.
– Интересная церемония.
– Какие у тебя здоровенные лапы, – заметил Варт, посмотрев, как барсук помешивает жидкость ложкой. – Впрочем, и у меня сейчас точно такие же.
И он окинул взглядом свои мускулистые кривоватые конечности. Мощная грудь соединяла пару передних лап, таких же могучих, как задние.
– Это чтобы землю копать, – с удовлетворением сообщило ученое создание. – Я да крот, – полагаю, тому, кто захочет угнаться за нами, придется рыть во всю прыть.
– Я тут снаружи ежика встретил.
– Сейчас? Ныне уверяют, что ежи переносят свиную лихорадку и эту, знаешь, – болезнь грязных ног.
– А мне он понравился.
– Им присуща своего рода трогательная привлекательность, – печально сказал барсук, – но боюсь, что я обычно их просто-напросто съедаю. Есть что-то неотразимое в том, как похрустывает ежатина. Египтяне, – прибавил он, подразумевая цыган, – тоже с удовольствием их едят.
– Мой не развернулся.
– А надо было столкнуть его в воду, тогда бы он быстро высунул лапки. Ну иди сюда, пунш готов. Присаживайся у огня и будь как дома.
– Приятно сидеть здесь, когда снаружи ветер и снег.
– Да, приятно. Давай выпьем за то, чтобы Кэю в его рыцарских делах сопутствовала удача.
– Ну что ж, за удачу Кэя.
– За
