Предания русского народа - И. Кузнецов

(М. Макаров)

Село Троицкое-Голенищево

Остановим наш взгляд на замечательном в историческом отношении селе Троицком-Голенищеве. Туда любил удаляться от шумной городской жизни св. митрополит Киприан (родом серб) как в место неплещно и безмятежно. Туда приезжал к нему беседовать и за благословением великий князь Василий Дмитриевич (сын Димитрия Донского) в конце XIV столетия. Летний приют митрополита был окружен густым лесом; сидя на крыльце в виду Воробьевых гор, любил смотреть он на закат солнца в благоговейном размышлении. Вот наступила тогда еще черная година для России: в летописях сказано, что в то время творились знамения великие, как при злобожном Батые, — на небе выступало солнце кровавое, были бури великие и ветры многие, а у Спаса Нерукотворного, перед святым ликом Его, свеча сама загорелась. И вот, в то время появился на востоке новый, самый страшный бич для России: свирепый Тимур-Аксак (Тимур-хромец, он же Тамерлан. — Ред.). Как молнией сокрушил он войска хана Тохтамыша, благодетеля князя Василия, и с бесчисленными разноязычными полчищами через навалку трупов двинулся к берегам Волги. В летописях сказано, что железо его притупилось о кости человеческие, мечи заржавели от крови…

Не останавливали его ни пучины морские, ни степи безводные, ни зной палящий; по многим градам и весям русским разлилось огненное море; из Коломны видно уже было широкое зарево пожаров, рязанцы в сильном страхе толпами бежали в Москву просить, молить о защите великого князя. Они объявили ему, что грозный Тимур раскинул уже огромный стан свой по берегам Сосны и Двины, а передовой отряд его берет роздых на пепелище Ельца. Ужаснулся и князь Василий; человеческая помощь была бессильна против подобного страшного, неумолимого врага; и вот князь отправился за советом в Троицкое-Голенищево к митрополиту, как некогда отец его прибегал к преп. Сергию, — и святой муж успокоил его надеждою на помощь заступницы богохранимой Москвы Пресвятой Богородицы. Так и свершилось. Между тем, как князь собирал войско, 26 августа наКучковом поле, где ныне Сретенский монастырь, с плачем и рыданием, повергаясь ниц, встречали москвичи икону Владимирской Божьей Матери, и в тот же день Тимур, как значится в историческом предании, убоясь знамения небесного, бежал, никем не гоним, из пределов России.

(С. Любецкий)

Арбатские ворота

Не шутите и местом Арбатских ворот, ведь и это место добрый памятник в наших древних ерлыках о прежней славе матушки Москвы.

Арбы, телеги, первые начали делаться у нас в Москве на Арбате, и вот от чего московская Арбатская слобода получила свое прозвище; а не от Арабата, как, может быть, думают некоторые! — Да это все ничего, а вот где его славные исторические отметки:

Крестовоздвиженский монастырь (ныне приходская церковь) в 1440 году построен Владимиром Ховриным, воином царедворцем великого князя Василия Темного. Этот Ховрин был душою предан святому митрополиту Ионе и сердечно любил своего князя; он умирал за него, как только мог, по-русски. Но междоусобия князей сломили Василия: Шемяка подло ослепил его, и Владимир Ховрин сложил с себя все светское: он живой залег в гроб дубовый — постригся в монахи.

Но вдруг Мегмет, царь Казанский, явился перед Коломною, сжег ее и, растворив эти ворота широкие от юга к Москве, осадил Москву; отсюда почти до самых стен кремлевских Москва наводнилась казанцами. Князь Василий Темный крепко дрогнул от этой нежданной осады и спрятался! Тут восстал из гроба Владимир; он вооружил хоругвями и крестами свою монастырскую братию, благословил ее со словом: на дело и присоединился с нею к начальнику московских войск, князю Юрию Патрикиевичу Литовскому. Все они пели: днесь благодать Господня с нами!

Казанцы, занятые грабежом и насилием, в свою очередь, дрогнули от неслыханной смелости черноризцев и побежали. Ховрин с монахами, на выбор, с молодцами полетел вдогонку за врагом, отбил у него заполоненных жен, дочерей и детей бояр и граждан московских и, не вводя их в город, всех окропил святою водою на самом месте ворот Арбатских. Кости Ховрина покоятся в московском Крестовоздвиженском монастыре; а монумент его должен быть здесь, у ворот!

Вот другой светлый случай, сбывшийся тут же в воротах к Арбату. Это было в междуцарствие: войска польские распорядились на приступ к Москве и назначили к Арбатским воротам Мальтийского кавалера Новодворского. Отважный поляк с топорами принялся за вырубку палисада; работа пошла быстро; но с нашей стороны, от Кремля, защищал Арбатские ворота храбрый окольничий Никита Васильевич Годунов. Он так же, как и Ховрин, крестом и молитвою ободрял московитян и только ими уничтожал все замыслы Новодворского. Раздосадованный враг начал действовать отчаянно; он употребил свое воинское уменье, наконец, сделал пролом в предвратном городке, достиг, было, и самых ворот Арбатских; но здесь, прикрепляя к воротам петарду, был тяжело ранен из мушкета, упал. Наши видели, как его положили в носилки, как его богатая золотистая одежда окатилась вся кровью, как его шишак, украшенный перьями, снопом спал с головы и, открыв лицо его, показал молодца лепого: большие черные очи его потускли! Вслед за сим, Годунов и русские воины бросились из ворот в неприятельские ряды с белым ружьем, а из-за стен, наши же, руководимые французскими инженерами, спереди и с боков в перекрест, не переставали действовать пальбою из мушкетов. Поляки держались на этом пункте до света; но не получая помощи из своего резерва, гикнули по-свойски и поскакали в утек. На колокольне церкви Бориса и Глеба ударил колокол — и Годунов сам пел: Тебе Бога хвалим!

Рязанские думные дворяне Прокофий Петрович Ляпунов и Григорий Никитич Ржевский особенно уважали церковь Борисоглебскую: они, отправляясь на всякое дело, служили в ней молебны. Неизвестно, был ли который из них вместе с Годуновым против храбреца Новодворского?

Московские жители! Каковы Арбатские ворота, проходя и проезжая их, молитесь образу св. угодников Бориса и Глеба!..

(М. Макаров)

Московская приездня

Ждали на Москву гостей новгородских, ждали смолян, немцев, людей из свейского народа; и не бывало им, тем гостям нашим, в Москве мест и такого договора: как им стать и где им жить у святых церквей православных. Без осуды святительской, без приговора князя великого не ступали нежданные по землям города русского!..

И была на то, для гостя заезжего, слобода приездная; и в той приездне отбирали у гостя слово по крестному целованию и спрашивали: как-де ты по быту чаешь пожить у светлого лика князя православного?

Великое дело было доступ к большому лицу князя Московского: свои князья и бояра его охраняли! На город к нему шли князья из Серпухова, из Звенигорода, берегли его князья из Можайска, суздальцы и юрьевцы… Так было верно, или нет; но то было записано по речам старины дивной. Да! Старина, что диво!

После вся слобода приездная со всеми ее присёлками поступила во власть и дань царевичей грузинских, усердных слуг государей московских. И вот приездня преобразовалась в приестню, а — там и в Пресню!

Рассказ замечательный; почти вероподобный, но кто поручится за его правду сущую? Впрочем, и при других городах есть ещё слободы въездные и выездные. Это осколок с родового обычая подсолнечного!

(М. Макаров)

Подкремлевский дворец Ивана Грозного

И добр и грозен был царь-государь Иван Васильевич Грозный; любил он своих, и бегал он от своих, как от чумы, как от лихой болести! В доброе время во всех он видел людей добрых, а в злой час и не попадайся; хорошо если только отваляет дубинкой, а то, как вздернет выше леса стоячего, то и болтайся на любки птицам небесным! Ну не дай бог эдакого царя кому-нибудь! Чего себе не хочешь, того и ближнему не пожелай.

В Москве он любил жить под святынею в Кремле; а там, как пошли на его царском жилье сплетни, да подзоры, кинул он, царь, Кремль и повел свою жизнь в хижинке на топком месте, в ракитнике на Неглинной. Тут он сам назвал себя пустынником. Долгое время никому он не казался и никто его не видел, совсем он затворился, посыпал голову пеплом; да денно и нощно читал пред иконою Господнею молитву.

Монастырь Воздвижения близок был от царя-затворника; а он, царь, туда не ходил, — там жили люди, и этого для него было довольно: людей он поклялся не любить!