Житие старца Паисия Святогорца - Иеромонах Исаак

Как-то Старец оставил ночевать в «Панагуде» одного монаха. Ночью этот монах слышал из кельи Старца ритмичный стук по полу от поклонов и сердечные воздыхания, обращенные ко Христу и Пресвятой Богородице. Потом Старец погружался в молитву и наступала тишина. Затем вновь слышалось, как он делает поклоны.

Иногда, совершая земные поклоны, Старец произносил не Иисусову молитву, а тропари и псалмы. Летними ночами он молился во дворе своей каливы. Из двух досок он сколотил небольшой помостик размером приблизительно метр двадцать на пятьдесят сантиметров, на котором совершал поклоны и молился, стоя на коленях.

Старец придавал большое значение благословенному усилию, принуждению себя. Без усилия и борьбы не освятился ни один Святой. Старец говорил, что усилие приводит Бога в умиление, но одновременно убеждался в том, что «нынешнее поколение отличается ленью, которую переносит и в монашескую жизнь. Мы хотим освятиться без труда»[169].

Старец шутил: «Разве не лучше совершать Всенощные бдения, лежа в кровати? А рядом с кроватью можно поставить магнитофон и включить любое песнопение, какое ни пожелаешь. А еще можно завести себе маленького заводного аскетика на пружинках, чтобы он делал за нас поклоны и тянул четки». Этим примером Старец хотел обличить менталитет современного человека, стремящегося к легкому и избегающего телесного труда. Старец советовал: «Нам надо быть внимательными, чтобы не заразиться тем духом, который присутствует в мире[170]. Люди мирские хотят немного работать или же совсем не работать и получать при этом много денег. Ученики в школах хотят не готовить уроков и получать хорошие отметки. Так старайтесь же подвизаться. Наша жизнь — это усилие, труд».

Старец принадлежал к поколению тех людей, для которых труд был отдыхом, а страдание — развлечением. Ему было радостно трудиться. Он имел «люботрудный нрав», то есть он был расположен трудиться до самой кончины. Своими руками он совершал все необходимые работы: ремонтировал келью, косил траву, топором рубил в лесу дрова на зиму, на своих плечах носил их в каливу и колол колуном — кроме последних лет жизни, когда из-за множества посетителей у него не оставалось на это времени.

Когда Старцу было необходимо посетить какой-то монастырь или келью на Святой Афонской Горе, то он обычно шел туда пешком, а в более молодые годы и необутым — ради большего подвига.

Старец был сильным человеком, но не исполином. Его великое самоотречение, любочестие, ревность к духовному укрепили его тело, и он совершал подвиги большие, чем другие монахи, которые телесно были сильнее его. Он угнетал, «расплавлял» свое тело в аскезе. В подвиге он исчерпывал все силы. Каждую каплю своего жизненного потенциала он отдавал Христу. То насилие, которое он совершал над собой, доходило до пределов его крепости, а иногда и превосходило эти пределы, после чего он падал в изнеможении. Правая рука отказывалась ему служить от бесчисленных крестных знамений, которые он совершал, молясь по четкам. Однако для того, чтобы дать руке отдохнуть, он молиться не переставал. Четки он перекладывал в правую руку, а крестное знамение начинал совершать левой[171]. Даже из этого примера видно, насколько неуступчив был Старец в своем аскетическом подвиге.

Здесь идет речь в основном об аскезе Старца в два последних десятилетия его жизни. То пламя, воодушевление и ревность, которые он имел в юности и в расцвете своих телесных сил, описать словами невозможно.

И действительно, если он имел такую ревность и совершал столь великую аскезу, даже тогда, когда его «мотор испортился», то есть когда его тело стало немощным, то какие подвиги он совершал, будучи молодым? Люди, знавшие Старца в молодости, признаются, что уже сам его необычный вид вызывал изумление и священный трепет. Его ревность была подобна «огненным углям, она была его побудительной силой, побуждала его к ревности, воспламеняла и укрепляла его к презрению плоти, в скорбях, в лютых искушениях, она побуждала его к тому, чтобы предавать свою душу на смерть»[172]. «Вечером он умирает, а утром воскресает», — говорила о Старце Паисии его знакомая монахиня Анна Хаджи.

Испытаний, подобных тем, какими Старец изнурял себя в юности, он не советовал никому. И не только не советовал, но и отговаривал от них. Однако сам он никогда не раскаивался в тех аскетических опытах, которые поставил на себе самом.

После борьбы и подвигов Старец дошел до такого состояния, что мог жить, обходясь минимальным количеством пищи и сна. Питаясь Божественной Благодатью, он говорил: «Есть люди, которые не спят от радости. Такие люди питаются и телесно, и духовно». Когда однажды его спросили: «Как мог выдержать кто-то из Святых всего лишь один час сна в сутки, притом стоя, держась за веревку, чтобы не упасть?» — он ответил: «Уставая, этот Святой восстанавливал свои силы». Сам он переживал то же самое на собственном опыте. Его питала и укрепляла Благодать Божия. Он был подобен машине, работающей без остановки и сжигающей при этом совсем мало горючего.

Старец хотел, чтобы молодые монахи подвизались: «Духовная жизнь — это доблесть, отвага. Имейте отвагу и доблесть, не будьте поколением заплесневелым. Вступив в монастырь, с самого начала надо без колебаний, одним махом уцепиться за Христа, уцепиться за Небо. Телесная аскеза помогает в том случае, когда она совершается с любочестием. Не будем легко идти на уступки, откладывая наши духовные обязанности "на потом"[173]. Совершай молитву, сколько в твоих силах — пусть и немного, а упущение потом исповедуй старцу».

«Подобно тому как больной должен питаться независимо от того, есть у него аппетит или нет, — потому что он знает, что еда пойдет ему на пользу, так и мы, даже не имея расположения к молитве, поклонам, духовному чтению, все равно должны это делать, зная, что получим от этого пользу, — пусть у нас и нет расположения. В духовной жизни необходимо себя понуждать, а не делать что-либо из-под палки, с душевной тревогой. Духовное понуждение себя — это не рабский труд из-под палки, поэтому оно и помогает [в духовной жизни]».

Побуждая других к подвигу, Старец подчеркивал и опасности того прельщенного подвижничества, которое питает гордыню, обращая внимание лишь на одну — телесную сторону аскезы и пренебрегая борьбой с душевными страстями: «Самая большая борьба должна вестись за то, чтобы стяжать смирение и любовь — а одержать победу в такой борьбе легко даже для маленькой девочки. Если человек увеличивает телесный подвиг, то одновременно он может увеличить и свою гордыню, имея ложное чувство, что он якобы что-то из себя представляет. Однако, если он наведет прицел на гордость и выстрелит в нее, то с большой легкостью он может добиться успеха и в остальном. В первую очередь, нам надо обратить внимание на смирение и любовь, а уже потом — на бдение и пост».

«Монах, — говорил Старец, — должен научиться быть себе хозяином и владеть собой. Говорить, принимать пищу он должен не когда ему вздумается — а когда это нужно. Если он этому научился, то куда бы он ни попал, где бы ни оказался, он не повредится. А вот тот, кто не умеет собой владеть, похож на быка, который входит в амбар с зерном и, начав его есть, не может остановиться, пока не лопнет. Многие легко увлекаются какой-нибудь страстью и, не имея тормоза, потом катятся под откос».

Подвижничество Старца было великим, оно совершалось «втайне», и его отправной точкой было любочестие. Его подвижничество не было сухим и формальным, из него видна великая любовь Старца к Богу. Тот, кто любит, жаждет пострадать за того, кого любит. Аскеза была для Старца не самоцелью, но средством очищения и освящения. С ее помощью он помогал людям и приносил благоприятную жертву Богу. С рассуждением он жертвовал аскезой ради чего-то высшего. Как-то раз, желая убедить больного монаха в том, что ему надо разрешить пост ради здоровья, Старец — только и только по любви — съел перед ним немного мяса. Бог оказал ему милость, и вкуса мяса он не почувствовал.

Посредством аскезы Старец стал мертв для мира. Он иссушил свою плоть, чтобы она не произрастила страсти. Он очистил свою душу и тело и стал сосудом, исполненным мира Благодати Святого Духа.

«Труждаясь и делая своими руками»

С малого возраста Старец возлюбил труд. Он помогал своим родителям в крестьянских делах, работая без устали и с большой отдачей. В одиночку он мог сжать пшеницу на нескольких стреммах[174]. Чтобы придать себе сил в работе, он заходил на середину поля и сжинал одну из средних полос пшеницы так, чтобы оставались два небольших несжатых куска.

Будучи плотником, Старец любил свое ремесло и поэтому много трудился. Он работал с чувством и с расположением — от сердца. Плотницкое ремесло он сочетал с духовным деланием и с делами человеколюбия. Работая, пел что-то церковное и молился. Из заработанных денег он подавал милостыню бедным или же работал для них без платы.